Поцелуй льва

Разговаривать в парке было безопасно, но и тут мы были начеку. Как говорил Богдан, даже деревья имеют уши. Время от времени мы останавливались, делая вид что просто разговариваем, и тихонько осматривались, не следит ли кто за нами. Моё увлечение организацией нарастало с каждым днём, словно прилив, заглушая страх перед Боцвой и перед «Ними», кто бы они не были. Я уже не один. Я стал частью тайного, но очень реального образования по имени «Организация». Было удовлетворено моё стремление принадлежать к чему-то, быть с людьми, которым я доверяю. Мои школьные чувства бессилия уступили место уверенности в себе. Безусловно, огромный вклад в это сделал и револьвер, спрятанный в подвале со времён немецко-польской войны.

Я стал владельцем револьвера, когда мы с Богданом игрались в милицию. Тогда польская армия уже покинула город, а красные ещё не установили своего режима. Собственно, он был мне не нужен, но мне нравился блеск и глубокая синева его стали. Если бы не пули, он смотрелся как симпатичная игрушка. Когда пришлось возвращаться к учёбе, я, не зная что делать, положил его в небольшую коробку и закопал в подвале.

Теперь я его выкопал, потому что Богдан сказал, чтобы стать полноценным членом организации, надо уметь метко стрелять. Через несколько дней, почистив его, я решил попрактиковаться без патронов у себя дома.

Мишень выглядела солидно ― красные круги, сужающиеся к центру. Посередине я нарисовал букву «Б», обозначающую директрису Боцву. Крепко держа револьвер в руке, я поднимал и опускал его (согласно с инструкциями учебника для Красной Армии), прицеливаясь в центр мишени. Вот линия моего прицеливания уже на букве «Б». Моя рука недвижима, словно замороженная, указательный палец нетерпеливо хочет нажать спусковой крючок…

Нажать его мне помешали шаги на веранде. Вскоре я услыхал скрежетание ключа в замке. Испугавшись, я схватил ящичек с патронами и спрятал вместе с револьвером под кровать. Мишень снять я не успел, она так и осталась висеть на двери спальни пана Коваля.

Открылись входные двери и на кухню вошёл мой опекун. Не успел я и поздороваться, как он увидел мишень:

― А это что такое?

Я соврал:

― Это домашнее задание по военной подготовке. У нас завтра контрольная.

Молча, даже не спросив как я был без него, он пошёл к себе в комнату.

Не припоминаю, чтобы я когда-то врал пану Ковалю. В это не было необходимости. Мне было стыдно. Успокаивала меня разве что история про Иванка и его маму, которую несколько лет назад рассказал нам учитель. В ней говорилось про маленького Иванка, которого мама учила говорить правду и только правду. Один раз, когда его мама находилась в подвал, пришёл мужчина с ружьём и спросил Иванка, где его мать. Наученный говорить правду, он ответил, что она в подвале. Так Иванко остался без матери.

Раздумывая над этой историей, я подумал, как удивительно, что она скучала где-то в моей памяти, ожидая чтобы вот так выскочить в самый подходящий момент. Однако это была мгновенная мысль. Что меня взаправду беспокоило ― это то, что пан Коваль пришёл с пустыми руками. Обычно, возвращаясь из проверки, он гордо выставлял свои «трофеи». А сегодня он не принёс ничего, ни колбасы, ни сала, и даже хлеба. Самое главное, не было моих лыж. Однако, испытывая радость что он вообще вернулся, я не расспрашивал ни про Анну, ни про лыжи. К тому же моё уважение к нему не позволяло задавать такие вопросы. На следующее утро пани Шебець перехватила пана Коваля по дороге на работу. Я в это время чистил зубы своей общипанной щёткой, поэтому не разобрал о чём они говорили, однако до меня постоянно долетало имя Анны. Я даже услышал последние слова пана Коваля, которые он бросил, закрывая с улицы двери веранды: «До свидания, пани Ищейка!»

Хоть Анна и не вернулась с паном Ковалем, она была колючкой в жизни пани Шебець ― потому что стояла на пути матримониальных стремлений. Хоть какой мерзкой оказалась для пани Шебець новая система, а особенно её московские представители, она отдавала ей должное только за одно существенное достижение ― она положила конец «бабничеству» пана Коваля. В его спальне с момента освобождения побывало всего несколько женщин. Это дало пани Шебець надежду, что он «одумается» и наконец женится на ней.

А теперь эту надежду подорвала Анна. Взятая в плен ревности, она считала, что Анна появится снова ― дай только время. А сейчас, чтобы получить от пана Коваля внимание, она чаще куховарила для него, одновременно ругая за «слабость к женщинам».

Однажды ночью, более месяца после исчезновения Анны, я поздно возвратился домой после «тайного» задания и сразу лёг спать. Вскоре меня разбудили голоса из спальни пана Коваля. Наверно он решил, что я остался у Богдана, потому что в последнее время это было часто.

Сначала я услышал писклявый голос пани Шебець:

― Лучше немедленно решай!

― Нет, ни за что. Об этом не может быть и речи, ― ответил пан Коваль.

― Какой же ты трус Иван, ― боишься брака, ― громко сказала она. Я отчётливо слышал её голос, несмотря на то, что ветер бил в окна и шипел как змея, готовая кинуться на свою жертву.