Поцелуй льва

Часто по ночам с закрытыми глазами я видел себя рядом с ним, на свободе, наблюдая извне на забитые досками окна нашей камеры. С течением времени он стал для меня не просто нищим в лохмотьях или далёким знакомым ― он стал моим другом, наилучшим другом в Кракове. Теперь щели в доске нет, поэтому я его больше не увижу.

Изменилось также отношение надзирателей. Они стали не такими суровыми, какими были до тифа. Наверно, смерть Франца засвидетельствовала им, что вши сильнее тюремной власти. Ещё одной приятной новостью стала смерть бывшего повара, «членососа», как мы его прозвали. Раздавая суп, он своим любимцам наливал густой навар со дна, а другим давал сверху водянистую бурду. Для нового повара все были равны. Перед разливкой он размешивал суп.

Не изменился разве что наш старший, Профессор. Он был одним из немногих, кто не заболел тифом. Вёл себя, как всегда, методично. Теперь он был единственным, кто занимался физзарядкой. Нам говорил, что хочет быть физически здоровым перед переводом в Аушвиц.

Взглянув на двенадцать маленьких крестиков, выцарапанных на стене, я радовался что выжил. Но глядя вокруг на измученные лица, я не был уверен, что стоит жить. Это чувство усиливали крики заключенных на нижнем этаже. С тех пор как сняли карантин, в Монтелюпу начали привозить новых арестантов, поляков.

Всё происходила по тому же сценарию. Заключенного приводили в пустую комнату, вроде перенимаясь его судьбой; спрашивали за что его арестовали; он рассказывал обыкновенную историю: недоразумение, ошибочное опознание, несчастливое стечение обстоятельств. После того, когда он всё рассказал, думая что убедил их, они требовали «правды» и выбивали её кулаками.

Я похолодел, когда однажды после обеда в камеру вошёл надзиратель, а за ним ― два гестаповца. Тот что повыше, был похож на того, что допрашивал меня. Он вынул какой-то лист бумаги и прочитал из него пять имён, среди них и моё.

Нас отвели на первый этаж в келью, где был только стол, два стула и электролампочка на потолке. Скорее всего, это была комната для допросов. В этот раз я был уверен, что не выдержу побоев, сознаюсь ещё до того, как меня начнут допрашивать. Часы на стене показывали пятнадцать часов пятнадцать минут.

Высокий гестаповец вынул кипу бумаг из своей папки. Он о чём-то посовещался со своим коллегой. Я уже со всем смирился. Единственное, что было у меня на уме ― это суп, который я не получу, если пропущу ужин. Когда называли наши фамилии, а мы должны были поднять руки для опознания.

Высокий встал. Барабаня пальцами по столу, он выглядел торжественно, словно судья, который собирается огласить решение о смертной казни. Приговор: «Вы освобождены, каждый должен подписать документы, что после возвращения домой, немедленно встанет на учёт в ближайшем полицейском отделении!»

Следующий обман? Мы переглянулись. Мне было всё равно. Я был готов подписать что угодно, даже липовое признание.

Вскоре после того, как мы поставили свои подписи, нас отвели в маленькую камеру без окон в другой стороне комнаты. Мы сидели на полу в объятьях тьмы, не зная что ожидать. «Ложь, ― повторял я про себя. ― Я подписал себе смертный приговор».

Когда через некоторое время открылись двери нашей темницы, мы вскочили на ноги. Два надзирателя приказали нам выйти и повели в камеру на верхнем этаже. Мы и представить себе не могли, что нас там ожидает на столе ― груда одежды от Красного Креста. Каждому сказали взять себе по паре обуви и по пиджаку.

Вскоре мы были во дворе, и в сопровождении двух часовых направились к железным воротам. Один из них открыл боковую калитку.

«Идите!» ― сухо сказал другой, словно наше отсутствие будет его волновать.

Поколебавшись минуту, мы быстро выскочили на улицу, как мыши из чудом открывшейся мышеловки.

Мы побежали вдоль стены к ближайшему перекрёстку и только там оглянулись, чтобы убедиться, что часовые нас не преследуют. Падал снег. Если бы не желание оказаться как можно дальше от Монтелюпы, я бы остановился и стоял бы, пока снег полностью не покроет моё лицо.

Улицы были пусты, но вскоре мы увидели трамвай. Водитель разрешил нам проехать бесплатно, когда узнал что мы из Монтелюпы. Нас удивлённо рассматривали пассажиры ― наверно мы были похожи на стаю грязных облезших крыс. Вроде не веря нам, один из них стеснительно спросил нас: «Неужели в самом деле нас выпустили из Монтелюпы?» Водитель посоветовал нам обратиться в комитет Красного Креста за едой и ночлегом. Для этого нам надо было ехать с ним до железнодорожного вокзала, а затем пересесть в другой трамвай. Прибыв на железнодорожный вокзал, я не стал ожидать другого трамвая. Не сказав никому ни слова, я покинул своих и направился к входу на станцию. Вот он ― нищий, ― как всегда левее входа. Размытые контуры его пепельно-серой фигуры было видно издалека. Я махнул ему рукой, но он не ответил. Он не мог меня видеть, ведь я выходил из тьмы.