Поцелуй льва

Мне внезапно пришла мысль. А что, если отцовство не имеет никакого значения? Эта мысль не оставляла меня. Чем больше я над этим раздумывал, тем веселей она мне казалась, ведь у меня было два отца. Одним был Андрей ― муж моей матери. В отличие от многих других, он был по-настоящему хорошим отцом. Не припоминаю, чтобы он повышал на меня голос или ругал, хотя я этого заслуживал. Вдруг я понял, что «хорошим отцом» он был для меня, потому что знал, что я ― не его сын. Он не имел права плохо со мной обращаться, да и мама не позволила бы ему этого.

Думая о пане Ковале, я чуть не рассмеялся, но сдержался, потому что Хельга могла бы подумать, что я смеюсь над ней. Как и Андрей, пан Коваль играл свою роль опекуна и наставника, а на самом деле был моим отцом. Имел ли он намерение рассказать мне когда — нибудь правду? И всё же он блестящий актёр. Столько времени ничем себя не выдавал. А может я просто такой дурак, что ничего не замечал? Правда, он иногда обращался ко мне «сынок», но я думал, что это ради красного словца.

Хельга докурила сигарету и покрутила радио. Комнату заполнил вихрь вальса «Wiener Blut». Один, два, три. Один, два, три. Один, два, три… Хельга начала подпевать. Наверно под впечатлением этой мелодии, которая была на устах всех немцев и многих покорённых ими, бледный гнев на её лице уступил место румянцу и тихому сиянию глаз.

Она села рядом со мной.

― Извини. Я не хотела. Ты ― сладкий, невинный… почти мужчина… Я поняла это в то мгновение, когда увидела тебя.

Она налила шампанское ― мы стукнули бокалы в ритме с вальсом, и начали танцевать. Один, два, три, один, два, три… Я шёл за ней, три шага вперёд, три назад, потом мы кружились, и опять один, два, три… «Sondermeldung» ― специальный выпуск новостей о положении на фронте прервал вальс, но мы продолжали… Игриво, импровизируя какие-то выкрутасы, Хельга начала раздеваться, разбрасывая вокруг одежду. Её бюстгальтер упал на буфет и опрокинул фотографию её мужа.

― Ты что ждёшь? ― прикрикнула она на меня.

Через секунду я был голым, как и Хельга. Музыка становилась всё громче и быстрее, мы с ней кружились, прыгали, топали, смеялись, пока не перехватило дыхание, и тогда упали на кровать.

Я ощутил на своих грудях, на животе, всё ниже и ниже её горячие губы. Я закрыл глаза. Мы, мальчишки, об этом говорили, но я не верил, что это взаправду делают. Я словно летал… Вдруг она остановилась:

― Ты прекрасен, но я хочу ребёнка.

Она уселась на меня. Я поедал её взглядом. Она извивалась, закрыв глаза, словно в арабском танце. Её открытые уста хватали глотки воздуха одновременно с её движениями. Ритмично покачивалась нитка с жемчужинами. Моё тело пронизывали волны страстного неистовства. Её живот задрожал. Движения ускорились. Всё её тело дрожало. Я вздрогнул. Меня поглотило бездонное море. Она припала ко мне…

Когда я проснулся, она всё ещё обнимала меня. Стараясь не разбудить Хельгу, я отодвинул её руку. Радио до сих пор играло. Посмотрев в окно, я увидел Луну, которая висела над домами по другую сторону памятника Мицкевича. Как всегда, лицо Мицкевича смотрело вверх ― он искал вдохновения у ангела творчества, который нависал над ним. Но в лунном свете казалось, что его взгляд направлен в небесную даль, чтобы не видеть того, что творится внизу.

С кровати долетало тихое сопение. Хельге что-то снилось…

Глядя на неё, я стоял как околдованный ― действительность и воображение одновременно сливались в один поток чувств, ранее мне не известных… Я слышал, как моя мама шептала пану Ковалю: «Я хочу ребёнка только от тебя».

Посмотрев на форму Хельгиного мужа, я понял что стою голым. А ещё я подумал, что наши подпольщики ищут форму немецкого офицера. Она им была нужна, чтобы общаться с немецкими военнослужащими и собирать разведывательные сведения.

Форма была моего размера. Я одел её ― галифе, чёрные сапоги, коричневую рубашку, китель, ремень с кобурой, наконец фуражку с серебряным изображением черепа и скрещенных костей.

Я стоял перед зеркалом, вытянувшись, словно отдавая честь. Как бы среагировал пан Коваль, увидев своего сына в этой форме? Подумав, если будет приставать швейцар, я положил в кобуру пистолет. К тому же, идёт война ― пистолет может пригодиться.

Я последний раз взглянул на Хельгу. Она спала. Нить с жемчугом свисала с её плеча и обнимала груди. Её лицо сияло румянцем, как у ребёнка, которому сняться удивительные сны. Её губы были слегка приоткрыты…

Я хотел поцеловать её, но когда наклонился, понял что это лишнее ― я бы только разбудил её. Наши дороги пересеклись, Хельга достигла желаемого. Дорога для меня открыта. Я уменьшил звук радио ― пела Цара Леандер. Покидая комнату, я всё слышал её грудной голос. Этот голос звучал тоскливо, но в нём ощущалась надежда:

«Я знаю,
что будет чудо
и тысяча сказок
превратиться в жизнь…»

Об авторе