Поцелуй небес

– От месткома, партбюро и себя лично! Она к ужасу своему ужасно покраснела, онемев от смущения.

После концерта в фойе начались танцы, собравшие, в основном, любящую потоптаться молодежь. Вика жевала бутерброды в компании театральных старушек, рассказывающих наперебой истории из прошлых, куда более содержательных и веселых новогодних увеселений; раскрасневшаяся Катя, активно задействованная в танцах, пару раз прибегала за глотком шипучки и бросив Вике:

– Ну ты как? Веселись пока, скоро пойдем домой! – убегала в полутемное фойе, гремящее музыкой и мерцающее сыплющимися от вращающегося под потолком зеркального шара зайчиками.

Столы опустели, старушки собрались уходить.

– Пожалуй, и мне пора, – присоединилась к ним Вика, сообразив, что Катя будет держаться до последнего танца. Уже на выходе из зала Вику кто-то схватил за руку и потянул в танцевальный зал, где как раз динамики в полную мощь врезали "Sunny" – из репертуара "Бонни-М".

– Обыскался прямо, где ты пряталась? Пора резвиться, бэби! – Костя выволок Вику в самую гущу разгоряченной толпы, смешно подтолкнул в сторону, тут же поймал за руку, и, перекрутив волчком, поймал в охапку.

– Ого, отличный вестибулярный аппарат. Тест выполнен на отлично! Вика даже не поняла, как это случилось, но они явно танцевали лучше всех, насмешливо-заковыристо с пародийно закрученными элементами рок-н-ролла. Им уступили место, потеснившись и любопытно присматриваясь к девушке.

– Кто это тебя так обучил? – Костя не хотел отпускать ее, ожидая начала следующего танца.

– Лошади. Уж равновесие я удержу, как бы меня не лягали… ответила Вика, переходя на медленное покачивание "Вернисажа". – А знаешь, моя тетя Августа уверяет, что эта песня списана непосредственно с одного эпизода, случившегося с ней в Пушкинском музее в 1922 году. Виктория слегка лукавила, сейчас ей казалось, что в оживленном выставочном зале, столкнулись горячими взглядами именно она и Костя, чинно шагающие вдоль обвешанных картинами стен под руку с какими-то безликими ненужными спутниками. -"Как за спасеньем к вам иду, вы сон, что вижу наяву" – пел Леонтьев, а Костя, отстранив Викторию на вытянутую руку, разглядывал ее грустно и значительно. "Господи, ведь всего-то и надо в жизни, чтобы эта музыка никогда не кончалась!" – заклинала судьбу Виктория, чувствуя как голова идет кругом и огнем горят пунцовые щеки.

13

Вот уж точно: новый, 1986 не зря обещал стать необычным. Впечатлений от танца с Костей Виктории хватило на все новогодние праздники. Она порхала и щебетала, она стала покладистой, отзывчивой, защищая Макса. У брата то синяк под глазом, то нос разбит, то родителей вызывают в школу. А Виктория тут как тут – заступница и покровительница. Однажды она помогла Максу отстоять право на щенка, подобранного на улице. Грязный блохастый дворняга был тайно вымыт в ванне и представлен старшим как претендент на проживание в доме.

– Пусть Макс Джека немного подрессирует, а потом мы его в цирк отдадим, – предложила Виктория, которой так хотелось, что бы все вокруг были счастливы. Ведь Костя – такой талантливый, добрый, замечательный стал ее другом! Он давал Вике читать свои любимые книги, с удовольствием бродил с ней по городу. Вика посвятила своего друга в тайну "разрушенного замка" Там, стоя на развалинах стены, Костя читал "Я вас люблю", "Я видел море пред грозою…", обращаясь к пенящимся внизу волнам, но попадая прямо в прыгающее от счастья девичье сердце. В середине марта Виктория вышла в новом, сшитом Августой пальто на весеннюю улицу. Она чувствовала себя элегантной и взрослой, заглядываясь на свое отражение в витринных стеклах совсем не без удовольствия. Ноги сами привели ее к театру. Вахтерша сообщила, что Великовский "давно убег", а Катя на заседании месткома. Вика отправилась бродить по городу, почеу-то уверенная, что встретит Костю на солнечных, звенящих капелью улицах. Она буквально летела к своим развалинам, предощущая нечто совершенно невероятное. Еще издали увидела там каких-то людей и похолодела: все, начинают сносить! Она ускорила шаг и чуть было не наткнулась на Костю. Стоя к ней спиной, он распахнул куртку, чтобы размотать длинный, связанный Катей шарф. Вика прижалась к стене и оттуда, из своего укрытия, под буханье разрывающегося от боли сердца увидела, как ее друг и любимый заботливо укутывал теплым шарфом стриженную под Мирей Матье спутницу, а потом, взявшись руками за края ее поднятого воротника, притянул лицо девушки к своему… Вика бежала прочь, боясь остановиться, а потом сидела в какой-то подворотне, давясь рыданиями. Домой идти не хотелось совсем. Она мечтала заболеть чем-нибудь смертельным, испортить муками совести такую очевидную, такую весеннюю Костину радость. И она знала, что разъедавшие сейчас глаза горючие слезы были далеко не алмазными. Катя была дома одна. Заметив Викино смятение и стараясь не смотреть в злые, заплаканные глаза, поставила на стол тарелку дымящегося борща.