Поцелуй небес

Августа Фридрихновна Белова (в девичестве Габернье), конечно же, не собралась бы в Америку, а тем более во Францию. Но Бенджамен настаивал, а после того, что произошло этим летом, Августа впервые почувствовала себя потерянной. Что за ужасная история, право же! Кто бы мог себе представить?! Верно говорят в народе «беда не ходит одна». Но таким тайфуном обрушиваться на славное, безобидное семейство — уж совсем не справедливо и слишком жестоко… Вначале положили в больницу Алексея Козловского. Наездник, силач, добряк, каких мало, красавец… Надо провести обследования, говорят. Крутили и так и этак, на консультацию куда-то возили, а ему все хуже и хуже, даже с кровати подняться не может. Записки черкнуть не в силах — руки не слушаются. Катя театр забросила, при муже сидит, хорошо еще, детей в Москву отправили. А здесь известие: «Исчезли дети генерала Шорникова, недавно вернувшегося из Афганистана. Возможно похищение…, ведется расследование.» Решили больному не говорить, и так слаб. Повременить с сообщением немного, а там либо преступников найдут, либо Алексею с головой полегчает. Да куда там… Срочно забрали больного в бессознательном состоянии на операционный стол — трепанация черепа, закупорка какого-то сосуда.

Просидела Катюша до поздней ночи под дверями «экстренной хирургии», а потом вышел к ней доктор, высокий такой, худющий и говорит:

— Вы, Екатерина Семеновна, в доме одна?

— Не-ет, — отвечает недоуменно, — то есть, да. Дети в Москве.

— Тогда я вас на своей машине до дому довезу. Поздно уже, транспорт не ходит, не дело молоденькой женщине через весь город одной тащиться.

А сам руки сухие-сухие от мытья, аж шуршащие, нервно потирает.

— Как Алексей? — спрашивает Катя, не спуская глаз с его длинных беспокойных рук.

— Мы сделали все возможное… Увы, — вздохнул, хрустнул пальцами, посмотрел под ноги. — Сожалею… Ваш муж скончался десять минут назад.

Катя окаменела, удерживая крик… А он уже рвался, раздирая грудь… Но не позвучал — одно сипение со свистом вырвалось: несмыкание связок, результат нервного потрясения. В Москву Евгении по просьбе Кати звонила Августа. Та срочно прибыла, успев к похоронам, тоже зеленая, страшная. Посмотрели друг на друга Лешины женщины и прямо с порога в объятия кинулись — плакать да молчать. Не слышала Августа голосов из их комнаты. Катя, та, понятно, безголосая, а Евгения, видно, шептала, либо просто молчком печалилась. Когда вышли обе к гробу — и не отличишь — точно сестры, черные, убитые.

Забрала Евгения после кремации урну и еще книжки какие-то Викины, увезла, значит, последнюю память. Прах Лешин захоронила на «семейном» солнечногорском кладбище, под боком бывшего свекра, приписав к М. А. Дорогову А. И. Козловского — будет им о чем там побеседовать.

Катя слегла, от пищи отказывалась и так внимательно изучала потолок над головой, что Августа вызвала участкового врача, а врач — специалиста из психбольницы. Забрали те Катю, попросив «бабулю» собрать вещи. — Вы, наверное, родительницей приходитесь? Соседка значит… А как разыскать родителей или близких больной? — поинтересовался кругленький лысый «медбрат» с озорными, беспокойными глазками.

— Екатерина Семеновна сирота. Но у нее очень много друзей в театре.

— Угушечки. Сообщим, значит, по месту работы. Документы ее все приготовили? Ладненько, ладненько.