Я никогда раньше не хотела, чтобы мужчина распоряжался мной так, как захочет, как ему понравится, используя меня для удовлетворения своих желаний. Но в этот момент я понимаю, что не имеет значения, во что я верю за пределами спальни. В жизни я могу быть властной, но здесь, я могу довериться ему, его власти и силе. И это должно быть нормально. Потому что за пределами всех мыслей и логики, это то, что заставляет меня чувствовать себя так чертовски хорошо.
Его губы приподнимаются в улыбке.
— Ca vous a pris pas mal de temps.
— Сколько у нас ещё осталось? — тихо спрашиваю я его, мое зрение начинает затуманиваться, и его силуэт расплывается.
Он гладит меня по волосам.
— Pour toujours.
Я улыбаюсь, когда все вокруг погружается во тьму.
27. Коннор Кобальт
.
Я вытираю влажные волосы полотенцем и застегиваю брюки, наблюдая за тем, как Роуз мирно спит, завернувшись в красно-коричневое одеяло. Прежде чем я успеваю надеть рубашку, она с тихим стоном шевелится и щурится в темноте. Единственный свет проникает в комнату из просвета между шторами с рисунком медведя.
— Доброе утро, дорогая, — я сажусь на край кровати и беру воду с прикроватной тумбочки. — Comment te sens-tu?
Она медленно приподнимается и прислоняется к изголовью кровати, прижимая руку к виску. Ее волосы торчат в разные стороны. Я изо всех сил стараюсь скрыть улыбку, но видеть Роуз в таком растрепанном виде — большая редкость. И я обожаю эту ее сторону так же сильно, как и любую другую.
— Я понятия не имею, что ты только что сказал, — зевает она, прикрывая рот рукой. — Мое похмелье разрушило твой французский.
— Это невозможно, — говорю я ей. — Твое похмелье не может одолеть меня.
Она слишком устала и страдает от похмелья, чтобы шутить. Роуз просто снова зевает.
— Ну, серьезно… что ты сказал?
Я передаю ей бутылку воды, и она делает маленький глоток.
— Как ты себя чувствуешь? — повторяю я.
— Так, будто я провела пять недель, готовясь к чемпионату Академического кубка.
— Значит, не так уж плохо? — улыбаюсь я.
Ее глаза сужаются.
— Не все из нас могли учиться в течение двух часов и запоминать каждую частичку информации.
— Я готовился более двух часов к университетским чемпионатам, — я беру с тумбочки упаковку Адвила
Она закатывает глаза, но за ними скрывается улыбка. Потому что Роуз уверена, что если бы я не занимался с Лили экономикой, нас бы здесь сегодня не было. Но я сам творю свою судьбу. Мы оказались вместе, потому что мы оба хотели этого больше, чем чего-либо еще. У нас у обоих был выбор, и мы оба сказали друг другу «да».
Это не судьба.
Это желание.
И решительность. Амбиции. Смелость.
У нас все это есть.
— Что ты помнишь из прошлой ночи? — спрашиваю я, ожидая, что уже возненавижу ее ответ. Я почти уверен, что все, начиная с клубники и того, что происходило дальше, стерто из ее воспоминаний теми шотами с водкой. Я уже смирился с этим, но перед тем, как заснуть, все, чего я хотел — это запечатлеть эти моменты в памяти на всю жизнь. Что если они никогда больше не повторятся?
Это «
— А что
— Все.
— И как это возможно? Ты выпил больше, чем я.
— Ты помнишь это? — хмурюсь я.
— Да, Ричард.
После долгой паузы я говорю:
— У меня высокая толерантность к алкоголю.
Это не совсем так. Я уже некоторое время принимаю Аддерол. С тех пор как я вернулся в офис Фредерика, я устроил ему недельную молчаливую забастовку, пока он снова не прописал мне Аддерол. Он сдался на седьмой день, желая обсудить мою жизнь и проанализировать все подробности.
Аддерол с алкоголем — не очень хорошее или разумное соединение. Таблетки ослабили действие алкоголя, поэтому я дольше оставался в ясном сознании.
На секунду она отводит взгляд.
— Я еще помню... — она краснеет. — Неудивительно, что у меня болит задница.
Мою грудную клетку распирает.
— Что?
— Ты отшлепал меня, — она бьет меня по руке. — ...и мне это понравилось, — она добавляет. — В следующий раз я буду трезвой. Обещаю.
Я расплываюсь в улыбке, которая затем перерастает в смех. Она помнит. Я делаю глубокий вдох, и мой мир становится ярче. Я не могу сдержать переполняющую меня радость. Я целую Роуз в щеки, в губы.
— Что произошло после того, как ты сказал «
— Ты отключилась, — говорю я, — и я уложил тебя в кровать, убедившись, что тебя не стошнит на саму себя.