Поцелуй осени

Осенняя Москва встретила ее уже нежарким солнцем, уходящим теплом, шуршанием листвы в скверах, журчанием еще работающих фонтанов. Шумная, деловая, кишащая машинами Тверская, заполненные веселыми студентами бульвары, бренчащий на гитаре, кичащийся аляповатыми сувенирами Арбат… Старая маленькая квартира в одном из Арбатских переулков, пыльная и затхлая… Лика с удивлением отметила, что с первого этажа исчезло шумное казино, и роскошные тачки не дежурили больше под окнами. Неброские стильные вывески, появившиеся во дворе, оповещали потенциальных клиентов о местоположении бесчисленных страховых компаний, отделений банков, рекламных агентств. Бабулек на скамейке сменили выбегающие на две минуты покурить, торопливые, мечтающие о небывалом богатстве менеджеры. По ночам не гремели больше выстрелы, а наутро в новостях не сообщали об очередных жертвах бандитских разборок. В целом же Москва осталась прежней. Артур поступил учиться в гимназию и довольно долго поражал учителей своим безупречным английским. Классная руководительница без устали твердила Лике, что мальчику непременно нужно готовиться к инязу. Лика же лишь разводила руками, что она могла поделать, если ребенок грезил самолетами и в будущем видел себя исключительно авиаконструктором?

Лика работала в Останкино и, отправляясь снимать очередной сюжет куда-нибудь в область, вглядывалась в проносившийся за окном такой дорогой сердцу, так и не вытравленный оттуда до конца подмосковный пейзаж. В приоткрытое окно влетал сладкий, пряный аромат скошенных трав, изумрудных лугов, цветущих лип. Вечерняя прохлада сменяла удушливый, не по-московски жаркий день. О, как хорошо было бы жить, скинув лет пятнадцать с плеч — ей, студентке журфака… Но и тогда, если подумать, она о чем только с неподдельной серьезностью не горевала и даже пару раз прижгла себе руки сигаретой — от злости все, от непробиваемого эгоизма и сожаления, что жизнь не всегда хочет уступать ее безумным натискам. Неужели и тогда она была несчастлива, все требовала себе какой-то лучшей доли — любви, что ли, немыслимой… И это пронеслось. Ее «старушечьи», как ей тогда казалось, двадцать лет.

Все потом, конечно, завертелось. Она давно не помнила, да и не могла упомнить всех своих мужчин и грандиозных событий жизни. Жила как хотела, ни с кем не считаясь, любила кого хотела, расставалась без сожаления. Казалось, все еще впереди, не жизнь, а оголтелое ожидание жизни. Какого-то самого главного ее события.

Тем не менее она часто и в ранней юности, и сейчас, чувствуя себя глубокой старухой, оставалась одна. Мимо шествовали целующиеся парочки, горделиво выставляли животы беременные, семейные пары с кучей измазанных шоколадом ребятишек веселились в разросшихся и ухоженных московских парках. Иногда ей казалось, что она доживает не свою жизнь…

И тогда, грубо обрывая саму себя, вспоминала, что судьба подарила ей маленького Артура, испуганного, потерявшегося мальчика, к которому она прилепилась всей своей издерганной, измучившейся душой. Чем-то они оказались неуловимо похожи — может быть, тем, что слишком рано научились терять, держать удар, не сдаваться, утирать кровь с лица и заново подниматься на ноги. Может, потому так и уцепились друг за друга, когда сжимавшая штурвал самолета рука безумного фанатика лишила их единственного, самого дорогого для обоих человека. Человека, смутный образ которого Лика видела каждый раз, вглядываясь в веснушчатое скуластое лицо своего приемного сына. И всякий раз приходило облегчение — Андрей не умер, нет. Какая-то частичка его осталась в этом, так похожем на него мальчике. И пока они помнят его, пока не устают говорить о нем — он жив.

Лика окликнула Артура. Он быстро кинул в воду остатки булки и поспешил к ней. Взял за руку, переплетя свои исцарапанные мальчишеские пальцы с ее. — Идем? — взглянула на него Лика.

Он коротко кивнул, снова показавшись ей удивительно похожим на отца. Мать и сын, взявшись за руки, направились к строящемуся мемориальному комплексу.

День был немного ветреный, осеннее солнце почти не припекало. Выбравшись из сабвея на станции «Саус Ферри», Лика с Артуром пересекли площадь Музея эмиграции, миновали Уолл-стрит. Чем дальше они продвигались к точке Гранд Зеро, где теперь в обязательном порядке высаживались из двухэтажных красных автобусов толпы туристов, тем медленнее, тяжелее становился их шаг. Артур брел, что-то тщательно высматривая на отполированной тысячами ног брусчатке, опустив не по годам раздавшиеся сильные плечи.