Поцелуй перед смертью

«Кларион леджер», Блю-Ривер,

суббота, 29 апреля 1950 года

СМЕРТЬ СТУДЕНТКИ БЫЛА САМОУБИЙСТВОМ

Сестре погибшей пришло по почте письмо

Смерть Дороти Кингшип, студентки Стоддарда, которая вчера днем упала с крыши муниципалитета, была самоубийством. Об этом начальник городской полиции Элдон Чессер сказал репортерам вчера вечером. Сестра покойной Эллен Кингшип, студентка университета Колдвелл в Висконсине, получила по почте записку без подписи, но явно написанную почерком Дороти Кингшип. Хотя репортерам не сообщили точный текст записки, по словам Элдона Чессера, «она не оставляет сомнений в намерении покончить с собой». Письмо было отправлено из Блю-Ривер, согласно почтовому штампу в 6.30 вечера предыдущего дня.

Получив записку, Эллен Кингшип попыталась дозвониться сестре по телефону. Ее звонок был переключен на декана Стоддарда Кларка Д. Велча, который и известил мисс Кингшип о смерти ее девятнадцатилетней сестры. Мисс Кингшип немедленно выехала в Блю-Ривер и прибыла сюда вчера вечером. Ее отца Лео Кингшипа, президента «Кингшип коппер ипкорпорейтед», ожидают в Блю-Ривер сегодня в течение дня. Из-за плохой погоды его самолет был вынужден сделать посадку в Чикаго.

Последний человек, видевший Дороти Кингшип живой, говорит, что она была в нервном, напряженном состоянии

«Она все время улыбалась и даже смеялась, пока была у меня в комнате, и мне тогда показалось, что она в прекрасном настроении. Но теперь я понимаю, что это были симптомы страшного нервного напряжения. Ее смех был не беззаботным, а каким-то конвульсивным. Мне следовало бы это сразу понять — я ведь специализируюсь в психологии». — Это сказала Анабелла Кох, студентка второго курса Стоддарда, которая видела Дороти Кингшип за два часа до самоубийства.

Мисс Кох — прелестная миниатюрная брюнетка родом из Бостона. Вчера ей пришлось провести день не выходя из своей комнаты — у нее была сильная простуда. «Около четверти двенадцатого Дороти постучала ко мне в дверь, — рассказала мисс Кох. — Я лежала в постели. Она вошла. Ее приход удивил меня — мы были едва знакомы. Она все время улыбалась и безостановочно ходила по комнате. На ней был банный халат. Она спросила меня, не одолжу ли я ей на день пояс от моего зеленого костюма. Дело в том, что у нас были одинаковые костюмы. Я купила свой в Бостоне, а она свой — в Нью-Йорке. Но они совершенно не отличаются друг от друга. Мы обе надели их в субботу к обеду и чувствовали себя в связи с этим очень неловко. Так или иначе, она спросила меня, не могу ли я одолжить ей кожаный пояс, потому что у ее пояса сломалась пряжка. Минуту поколебавшись — это мой новый весенний костюм, — я поддалась на ее настойчивые просьбы и сказала, в каком из ящиков комода он лежит. Она меня поблагодарила, забрала пояс и ушла. — Тут мисс Кох помедлила и сняла очки. — Но вот что самое странное. Когда позднее пришла полиция и стала искать у нее в комнате предсмертную записку, они нашли на столе мой пояс! Я узнала его по пятнышку на пряжке, где стерлась позолота. Это меня в свое время расстроило, потому что костюм был дорогой. Полиция забрала пояс как вещественное доказательство.

Меня это очень удивило. Дороти говорила, что ей нужен мой пояс, но даже его не надела. Когда… когда это случилось, на ней был ее собственный зеленый костюм. И пряжка на нем, как убедилась полиция, вовсе не была сломана. Это меня озадачило.

Потом я поняла, что пояс был просто предлогом, — Дороти хотела со мной поговорить. Достав костюм, она, наверно, вспомнила, что у меня такой же. Так как все знали, что я больна и лежу в постели, она решила навестить меня под тем предлогом, что ей нужен пояс. Наверно, ей отчаянно хотелось кому-нибудь излить душу. Если бы только я это поняла! Меня не покидает чувство, что, если бы я сумела заставить ее рассказать мне о своих бедах, она осталась бы жива».

…Когда мы собрались уходить, Анабелла Кох добавила: «Даже если полиция вернет мне пояс, я никогда больше не смогу надеть этот зеленый костюм».