Поцелуй перед смертью

Он хорошо учился, мать расцветала, увидев очередное «отлично», и даже отец начал его хвалить. Отметки у него стали еще лучше, когда он оказался за одной партой с некрасивой, но очень способной девочкой, которая так была благодарна ему за несколько поспешных поцелуев в раздевалке, что никогда не прикрывала рукой тетрадь во время письменных экзаменов.

Школа была счастливейшим временем в его жизни: девочки любили его за красивую внешность и обаяние, учителя — за вежливость и внимание на уроках, за то, как он кивал, услышав в классе что-нибудь особенно важное, и улыбался их немудрящим шуткам; перед мальчиками же он изображал презрение и к девочкам, и к учителям — без нажима, но достаточно, чтобы они его тоже любили. Дома он был божеством. Отец в конце концов сдался и проникся к нему таким же восхищением, как и мать.

Когда пришла пора ухаживаний, он встречался с девочками из более богатых районов города. Его родители опять принялись спорить о карманных деньгах и расходах на одежду. Но споры эти были недолгими, и его отец, немного посопротивлявшись, уступал. Мать стала предсказывать, что он женится на девушке из богатой семьи. Она говорила это как будто шутя, но довольно часто.

В средней школе его выбрали президентом старшего класса, и он закончил ее третьим по математике и физике. При ежегодной оценке достижений он был назван лучшим танцором, наиболее популярным учеником и наиболее вероятным кандидатом на блестящую карьеру. Его родители устроили праздник по поводу окончания их сыном школы, на который пришли многие его одноклассники, жившие в зажиточной части города.

Через две недели его призвали в армию.

Первые дни в армии он еще плыл на волне эйфории, порожденной оставшимися позади успехами в школе. Но вскоре действительность стерла слой изоляции, и он понял, что безликое подчинение, которого от него требует армия, в тысячу раз унизительнее, чем издевательства товарищей в первом классе школы. И если бы он вздумал плюнуть на башмаки сержанта, то, наверно, провел бы оставшуюся жизнь в тюрьме для штрафников. Он проклинал слепую систему, которая забросила его в пехоту, где его окружали неотесанные идиоты, никогда в жизни не читавшие ничего, кроме комиксов. Вскоре он и сам стал читать комиксы — просто потому, что не был в состоянии сосредоточиться на захваченной из дому «Анне Карениной». Он подружился кое с кем из товарищей по взводу, которым покупал пиво в лагерном буфете и которых развлекал сочиненными им непристойными и безумно смешными биографиями офицеров. Он презирал все, чему его обучали, и все, что его заставляли делать.

Когда его посадили на транспортное судно в Сан-Франциско, его рвало от первого до последнего дня похода через Тихий океан. И он знал, что рвоту у него вызывала не одна качка. Он был уверен, что его убьют на войне.

На острове, частично все еще занятом японцами, он отстал от своей роты и остановился, охваченный ужасом, в гуще безмолвных джунглей. Он пошел в одном направлении, потом в другом, не зная, где искать спасения. Раздался хлопок выстрела, и мимо его уха просвистела пуля. Воздух взорвался резкими криками птиц. Он хлопнулся на землю и закатился под куст, похолодев от сознания, что наступил момент гибели.

Птичьи крики постепенно затихли. В ветвях росшего поблизости дерева он заметил отблеск металла. Значит, это там его подстерегает снайпер. Он стал заползать глубже в кусты, волоча за собой винтовку. Его тело стало липким от холодного пота, его колотила дрожь, и он боялся, что японец услышит, как под ним шуршат листья. Винтовка, казалось, весила тонну.

Наконец он подобрался к дереву метров на семь и разглядел в ветвях скорченную фигуру. Он поднял винтовку, прицелился и выстрелил. Хор птиц взорвался снова. В кроне дерева не произошло никакого движения. Потом с него вдруг свалилась винтовка, и он увидел, как снайпер неуклюже скользит вниз по лиане. Он соскочил на землю и тут же поднял руки. Это был маленький желтый человечек в смехотворном камуфляже из листьев и веток. Изо рта у него рвался перепуганный лепет со странными модуляциями.

Держа японца под прицелом, он встал на ноги. Японец был перепуган не меньше его: желтое лицо дергалось, колени дрожали. Он был перепуган даже больше, потому что на штанах спереди у него расплывалось мокрое пятно.

Он с пренебрежением глядел на жалкую фигуру противника. Теперь он уже твердо стоял на ногах, пот больше не лился у него по спине, а винтовка, нацеленная на эту дрожащую карикатуру на человека, казалась продолжением его рук. В голосе японца была мольба. Желто-коричневые пальцы шевелились, умоляя о пощаде.

Он медленно спустил курок. Даже не ощутив отдачи приклада в плечо, он глядел, как на груди японца расцвело черно-красное пятно. Человечек упал и начал скрести землю руками.

Крики птиц напоминали ему брошенную в воздух пачку разноцветных карточек. Поглядев на поверженного врага минуту-другую, он повернулся и зашагал прочь — такой же легкой и уверенной походкой, какой шел со сцены актового зала после получения свидетельства об окончании школы.