Поцелуй у ног богини

Амир любил грустные песни. Когда пели про любовь, он чувствовал, что какой-то неназванный орган под рёбрами ноет. Про себя он называл это болью сердца. Сердце и голос должны петь вместе, тогда песня умещает город, неторопливые реки Дамодар и Аджай, любимую, которая родилась для него из взбитого космического молока и живёт где-то на свете. Он пел так сердечно, что отец купил ему гитару и нашёл учителя музыки, уроки которого Амир прилежно посещал.

В пятнадцать лет он в первый раз увидел белую девушку. Зелёные глаза, жёлтые волосы, а сама цвета бумаги, пенджабского храма, траурного сари. Рот красным накрашен. Показывали её в конце одной нудной передачи, в которой вечно обсуждали выборы, права женщин и детские браки в городских трущобах и сельской глуши. Но всё это стоило перетерпеть ради серебряных спиралей, которые бежали по экрану в финале. Из спиралей появлялась желтоволосая махарани и призывала покупать билеты авиакомпании, которая соединит Индию со всей планетой. Ради сорока секунд её выступления Амир смотрел передачу от начала до конца, записывая в подсознание список горестей. Рыбы роху с тугими боками и красноватыми плавниками тихо говорили: «Женись на белой девушке Амир, все залюбуются на вас, ты станешь раджой во дворце вселенной». Хитрые рыбы глядели хищно и насылали сладострастные видения по ночам.

Все женщины на много километров вокруг были оттенка кофе. Девочки переулка вдруг из тощих чумазых существ, с которыми они играли на дороге стеклянными шариками, превратились в молчаливых воображал. Стали носить длинные одежды и держаться в стороне. Ах, какие они были красивые и непонятные, как звенели, качались у них совсем близко к шее серёжки, а всё, что так хотелось рассмотреть пряталось в волнах ткани.

В пристройке

Английский, в котором магия

Чёрных глаз и коричневых тел

Заменяет очарование

Глаз голубых оттенков.

Мина Кандасами, «Мечты об английском»

Вы видели, как по вечерам в новолунье поднимается вода океана к моим улицам? Ранним вечером пляж ещё открыт для прогулок. Чем темнее становится, тем выше вода. Перед ночью волны уже бьются о ступеньки, закатываются в переулки. Так же пришёл к Марии страх: он был огромный, но всё же далёкий, теперь он подступил, бился в рёбра.

Душа находится под рёбрами, так маленькую Марию учили бабушка и дедушка, атеисты. Она проводила рукой по косточкам своей детской груди, соглашалась, что душу в человеке больше поместить некуда. Там всегда сжималось живое, которое не было органом. Теперь этот рыхлый комочек заскулил, как застрявший в стрелке рельсов щенок. Обратно пути нет. Она уже не принадлежит людям своей страны, но и нашей не стала. Она так и подумала, так и сказала своим на другой край земли: «Я уже не ваша, но ещё не их».

Мария слушала гул, подобный шуму моря, только резкий, с металлическими всплесками. Ей слышалось, кричат: «Аа-та, аа-та», а потом: «Ра-ха, ра-ха». Для неё это было то же, что вопли ночных птиц в пальмовом лесу.

Свет вернулся и упал на пол из коридора. Мария нашла у двери зыбкий выключатель – шаткую панель из разных кнопок и розеток. Она боялась, что если тронет кнопку, её ударит током или в доме что-то отключится. Тогда уж точно не видать милости от родителей Амира.

Открыла дверь шире. Лампы в низком коридоре, заставленном вёдрами и бутылками, хватало, чтоб осмотреть пристройку. Стены покрашены светло-зёлёным, где-то видны прямоугольники краски другого цвета, а под потолком – ничего, голый бетон. Диван было закрыт жёлтым в бардовые цветы покрывалом. Она приподняла его, надеясь увидеть простыню, но под ним был старенький тонкий матрас. Мария открыла узкие створки деревянной двери, там оказалась решётка.

За железными прутьями стояла, не двигаясь, корова. Слабый свет из дома лёг в бордовую жижу с клочками светлого мусора. Влажная ночь пропиталась дымом. Через решётку в комнату юркнула чёрная ящерка, побежала и замерла под потолком.

Мария свернулась на покрывале, пахнущем пылью, и стала ждать Амира. Он ходил в хаосе комнатушек, коридорчиков, лесенок и закутков дома, между перегородок, похожих для Марии на уличные. Она-то до этого жила в месте, где все вычерчено по линейке, оклеено узорными обоями.

Пока за окнами поезда проносилась красная земля, звенели переполненные народом города, Мария с восторгом поглощала жизнь. Она радовалась короткому освобождению от утомительных обязанностей матери. Путь, захватывающий дух, с размаху врезался в стены Асансола, стало ясно – ничего из того, что они думали, не будет.

Внутри взвизгнул щенок. Прошлое утрачено, как какой-то предмет: книга или шарф. Её муж был уже с другой, с которой встречался и раньше. Дети ходили в школу под опекой бабушек. Перед отъездом на неё кричали, слова ударяли, как тупые ножи. Она не понимала своей вины перед искривлённой нервами толпой близких, когда каждая молекула в ней была безупречным кристаллом любви.