— Вроде того. Правда, ты тот ещё фрукт! Матери с отцом всю жизнь должен быть благодарен, они тебя в любви «спроектировали». Не то что ты свою форсунку с неприличным покрытием. В тебе способности есть. Вот только зачем они тебе даны, никак не пойму. Но раз ты к нам сюда попал, с Кондратьичем медовушничал и теперь кедр от ели отличить можешь — значит, не просто так!
— Ведьмы всегда должны загадками говорить?
— Это не загадки, а отгадки. Но люди почему-то все отгадки считают загадками.
— И как же ты собираешься мне память закрывать?
— Я ж тебе поцелуй должна… Помнишь, как в сказке? Поцеловал — и вспомнил. У меня наоборот — поцелую и… забудешь.
Её зрачки заискрились, «холодец» в них растаял — и мне уже было не до тайн русского языка, меня интересовало только то, что произойдёт сейчас и здесь. И произойдёт ли вообще?
Как же симпатичны таёжные ведьмы после кислого «Жигулёвского»!
Чтобы прекратить чувствовать себя юнгой и снова стать мужиком, перед обрядом «Поцелуй ведьмы» я заказал ещё по две кружки пива и стал называть её Светик. Ей это очень понравилось, поскольку от слова «свет». Из того же гнезда и «святой». «Святая ведьма» для меня звучало почти как «живой труп», «горячий снег» или «корова-людоедка».
А потом она поцеловала меня в щёчку, откинув наши накомарники. И я сразу обо всём забыл… на двадцать с лишним лет! Вот это был поцелуй! Вроде не крепкий, не затяжной, но какой долгоиграющий! Я будто улетел в очередную магнитную дырку. Причём вспомнить о том, что было дальше, я не смог даже после того, как выудил из «корзины» выкинутые памятью самые яркие моменты того
Я даже сейчас не помню, произошло между нами потом что-то более банальное и обычное?
Помню только, но тоже весьма расплывчато, что её накомарник был похож на фехтовальную маску с надетой на неё паранджой. Помню, вроде как эти накомарники мы больше не накидывали: то ли продолжали целоваться, то ли все таёжные комары уже напились нашей разбавленной «Жигулёвским» крови и отвалились.
Ещё помню, что она была в наглухо застёгнутом комбинезоне, закрывающем от комаров как бронёй всё, что только можно закрыть. И это меня волновало больше, нежели нынче молодых людей волнует бессмысленная нагота героинь эротических фильмов, когда «провода оголены по самую розетку».
Помню, я так зажёгся от этого скрывающего ведьмины тайны «бронированного» комбинезона, что начал читать ей стихи Евтушенко, Рождественского, Солоухина, причём с таким выражением, которого раньше от меня не мог добиться ни один режиссёр.
Потом, когда выученные стихи закончились, а вдохновение ещё не исчерпалось, стал пересказывать студенческие миниатюры, которые мы играли в маёвском театре (МАИ). Особенно ей понравилась миниатюра о том, как молодой абитуриент, поступая в театральное, на одном из туров стал читать известное стихотворение Чуковского про Муху-цокотуху, а комиссия его резко оборвала: «Как вам не стыдно? Что вы читаете?» — «Что вы имеете в виде?» — «Муха-муха-ЦэКа, что? Вы сами подумайте: ЦэКа, а потом — туха, а дальше?» — «Позолоченное брюхо…» — «Вы на кого намекаете?» — «Ни на кого!» — «Ладно, ладно… Не надо нас за дураков принимать! Или вы сами не понимаете, что говорите? Муха по полю пошла, муха денежку нашла… Намекаете, что у нас слишком много денег на поля выброшено? Немедленно ступайте и перепишите это произведение, как подобает советскому человеку. Вот тогда мы вас и послушаем».
Далее в этой миниатюре абитуриент уходил за кулисы, там переписывал стихотворение, возвращался и читал его уже по-другому: «Ударница труда по имени Муха перевыполнила план. Поэтому её плакат в цеху вывешен наверху. А все остальные, кто на неё равняется, «под мухой»!»
Мы развеселились, и я даже набрался наглости прочитать ей стихи о партбилетах из передовицы газеты «Правда». Она хохотала ещё больше, чем над «Мухой-ЦэКатухой».
А потом на небе над пнями прорисовались звёзды. И я блеснул перед Бестией знанием звёздного неба, которое изучил ещё в одиннадцатом классе, потому что мне очень нравилась молодая учительница астрономии. А потом я сказал ей, что в такую тёмную ночь, если отойти от огней подальше, можно увидеть туманность Андромеды.
И мы отошли подальше от сидящих на пнях поддатых мужиков-лесорубов. Я показал ей туманность Андромеды, а Светлана поверила в то, что она её видит. А потом я понял, что пива нам больше пить не следует, потому что мы увидели ещё несколько туманностей… А потом всё было, как в добром советском кино: песни каких-то ребят под гитару на пнях у костра!