Потусторонним вход воспрещен!

Сам себя Стас называл продюсером, но Анфиса плохо представляла, что и кого он продюсирует. Первое время Анфиса ходила с ним вечерами. Но ей ужасно не нравились вульгарные малознакомые девицы, которые тут же вешались на ее мужа, визжа и изображая неземную радость. Не нравилось ей, что каждый встречный-поперечный, даже незнакомый, вместо того чтобы просто поздороваться, тут же норовит лезть целоваться. Не нравился шум, слишком громкая музыка, пустые разговоры, жаргонные словечки. Ей жалко было времени, проведенного в душном полутемном прокуренном зале, где люди совершенно ничего не делали – не ели, не танцевали, не разговаривали, а только сидели, лениво перебрасываясь пустыми фразами, прикуривая одну за другой сигареты. Ей хотелось домой, где все такое удобное, свое, где так приятно почитать под старой лампой с зеленым абажуром, где тихо, и папа за стенкой. Стас же такое времяпрепровождение называл прозябанием.

Они не ссорились – Стас всегда был весел и приветлив. Отец помалкивал, но Анфиса видела, что он не одобряет ее мужа.

Денег Стас в дом приносил мало – только расписывал, какие у него намечаются грандиозные проекты, нужно просто немного подождать. Она не слишком настаивала, привыкла жить скромно. Однако пару раз нашла на его рубашке посторонние длинные волосы, и пахло от Стаса не чужими духами, а чужим телом, что, разумеется, гораздо серьезнее. И даже как-то в ресторане подвыпившая малознакомая девица показала ей пассию Стаса. Она так и сказала – «нынешняя пассия». Значит, была прошлая, и будущая тоже будет.

Анфиса восприняла все довольно спокойно. Однако нужно было поговорить.

Стас не подкачал. Он нисколько не смутился и не думал ничего отрицать. «Ты не понимаешь, – говорил он, – это такая жизнь. Не нужно придавать этому большого значения, лучше вообще про это не думать. К этому все относятся легко, так что не стоит быть занудой».

К своему удивлению, Анфиса махнула рукой на инцидент. К тому времени она перестала бывать в компаниях, они осточертели ей до тошноты. Так какая разница, чем там занимается ее муженек?

Приехала Лидка Федоскина, они столкнулись, как обычно, во дворе, Анфиса познакомила ее с мужем. Он Лидкой заинтересовался, потому что та вывалила, как обычно, кучу интимных московских сплетен. Лидкина бабушка умерла, и она оформляла бумаги на здешнюю квартиру. Лидка торчала в Питере дольше обычного, а Стас стал бывать дома еще реже. Анфиса не очень над этим задумывалась, поскольку папа стал прихварывать, и нужно было убедить его лечь на обследование.

Так продолжалось несколько месяцев, пока Анфису не остановила во дворе дворничиха тетя Люба и, пользуясь тем, что знала Анфису с детства, не раскрыла ей глаза. Оказывается, Стас давно уже живет с Лидкой Федоскиной, сказала тетя Люба, весь двор это знает, потому что они не скрываются, и даже занавесок не задергивают по вечерам, так что сосед напротив, одинокий пенсионер, купил бинокль и смотрит бесплатное эротическое шоу, а потом пересказывает все бабкам на лавочке. А Лидка квартиру продавать передумала. Так что, если Анфиса не прекратит это безобразие, жильцы будут жаловаться в домоуправление.

Бинокль Анфису доконал, на душе было отвратительно и стыдно перед отцом. Стаса она выставила вон, дождавшись, когда отец ляжет в клинику. Скандала, правда, не было – очевидно, Стас имел виды на Лидку Федоскину, хотел переехать в Москву. Но ничего у него не вышло, – Лидка сдала квартиру армянину с большой семьей и отбыла в Белокаменную. Через некоторое время стало известно, что армянин квартиру выкупил, с тех пор Лидка больше не появлялась.

Не успела Анфиса опомниться после разрыва, как тяжело заболел отец. Тогда вообще стало не до мыслей. А уж когда он умер, тоска навалилась с новой силой. Она нашла заветный номер и отправила сестре сообщение про смерть отца. Ответа от Алисы она не получила. И тогда начались кошмары.

Кроме основного, постоянно возвращавшегося, про бесконечный коридор и одинаковые зеленые двери, часто повторялся еще один.

Она – в своей собственной прихожей, напротив – две двери в комнаты. Ее дверь открыта, в окно светит солнце, и легкий ветерок колышет шелковую золотистую занавеску. Она подходит к двери отцовской комнаты, замирая от страха, как делала это наяву во время болезни отца. Долго стоит, держась за ручку, потом делает над собой усилие и толкает дверь. Дверь не поддается, она пугается еще больше, сообразив, что отец заперся изнутри, и теперь она никогда дверь не откроет. Она налегает на ручку всем телом, стучит в дверь ногой, и вдруг отломившаяся ручка оказывается у нее в руках. В отчаянии она бросается на дверь, как на амбразуру, и дверь неожиданно поддается.