Поучения, слова, устав и житие старца Паисия Величковского

Извещаю духовно святыню вашу, что из-за печатного издания книг отеческих как на эллиногреческом, так и на славянском языках меня охватывает и радость, и страх. Радость, так как уже не будут преданы всеконечному забвению эти книги и ревнители смогут с большим удобством приобретать их; страх же, поскольку боюсь и трепещу, чтобы, когда они не только инокам, но и всем вообще православным христианам будут предложены как продаваемая вещь, подобно прочим книгам, последствием этого не стала прелесть тех, которые самочинно, без наставления опытных, научатся по ним деланию умной молитвы, а по причине прелести — хула суетоумных на это святое и пренепорочное, премногими и великими святыми отцами засвидетельствованное дело. Что и на самом деле в дни наши случилось.

Один монах, философ суетоумный, пребывающий в Мошенских горах, увидев, что некоторые ревнители, впрочем не по разуму, этой молитвы впали в прелесть из-за их самочиния и от невежественных наставлений неискусных наставников этой молитвы, и не возложив вины на самочиние и неискусное наставление, по действию диавольскому столь сильно вооружился хулой на эту святую молитву, что и древних треклятых еретиков, Варлаама и Акиндина, хуливших эту молитву, несравненно превзошел. Ибо он, ни Бога не боясь, ни людей не стыдясь, столь страшные, срамные и скверные хулы устремил на эту святую молитву, на ревнителей и делателей ее, что и для слуха человека целомудренного они нестерпимы. Кроме того, на ревнителей этой молитвы он воздвиг столь великое гонение, что иные, оставив все, в страну эту прибежали и живут в ней в пустынных местах богоугодно. Иные же, будучи скудоумными, от его развращенных словес в такое безумие пришли, что и некоторые свои отеческие книги, как мы слышали, в реке Тясмин потопили, привязав к ним кирпичи. И столь великую силу обрели его хулы, что некоторые под угрозой лишить благословения запретили читать отеческие книги. Когда же, не довольствуясь устной хулой, он умыслил ее записать, тогда по Божию наказанию ослеп на оба глаза, и такое его богоборное намерение было пресечено.

Как выше сказал, я того боюсь и трепещу, как бы не впали самочинники в прелесть, а за прелестью не последовала бы хула, за хулой же — сомнение в учении богоносных отцов наших, в котором отцы, после того как сами молитве этой по благодати Пресвятого Духа деланием и опытом научились, богомудро учат ей и подвижников, усердствующих со всяким смиренномудрием понуждать себя к ее деланию.

Книги отеческие, в особенности те, которые учат истинному послушанию, трезвению ума и безмолвию, вниманию и молитве умной, то есть умом в сердце совершаемой, приличны одному лишь монашескому чину, а не вообще всем православным христианам. Поэтому богоносные отцы, молитве этой учащие, началом ее и основанием непоколебимым называют истинное послушание, от которого рождается истинное смирение, смирение же хранит подвизающегося в молитве от всякой прелести, возникающей у самочинников. И как возможно будет мирским людям по самочинию, за которым последует прелесть, к столь страшному и ужасному делу, то есть к такой молитве, без всякого наставления понуждать себя и избежать при этом многообразных и многоразличных обольщений вражеских, на молитву эту и подвижников ее прехитростно наводимых? Ибо столь страшно это дело, то есть молитва умная, что и истинные послушники, которые волю свою и рассуждение перед отцами своими, истинными и преискусными наставниками делания этой молитвы, не только отсекли, но и совершенно умертвили, всегда пребывают в страхе и трепете, боясь и трепеща, как бы не подвергнутся в молитве этой некой прелести, хотя они всегда хранимы Богом от нее за истинное свое смирение, которое по благодати Божией стяжали истинным своим послушанием.

Молитва эта святыми называется художеством из художеств, и кто может без художника, то есть без искусного наставника, ей научиться? Молитва эта есть меч духовный, на заклание врага Богом нам дарованный, но для неискусно действующего им есть опасность — да не обратит его на заклание самого себя. Под молитвой же этой имею в виду не просто умную, то есть не просто умом и устами совершаемую, — ибо такая молитва приличествует всякому христианину, желающему спастись, — но художно умом в сердце совершаемую и невидимо язвящую врага Божественным именем. Молитва эта, а вернее — делание сердечное, как солнце сияла только среди монахов, особенно в странах Египетских, также и в странах Иерусалимских, на горах Синайской и Нитрийской, в Палестине и в иных многих местах. И если она где-либо и совершалась и сияла среди монахов, то и там делание молитвы этой хранилось как тайна великая и неизреченная, одному только Богу и делателям ее ведомая; мирскому же народу делание этой молитвы было совсем неведомо. Ныне же, благодаря напечатанию отеческих книг, не только монахам, но и всему христианскому народу о ней станет известно.