Повелитель бурь

Машину он увидел сразу же за поворотом дороги. Это была пятидверная «нива» баклажанного цвета, казавшаяся непропорционально длинной, почти уродливой по сравнению со своим укороченным прототипом. Темно-лиловые крылья были сильно запылены, на них виднелся причудливый узор, оставленный царапавшими борта ветвями. На пыльном капоте сидела лимонно-желтая бабочка, еще одна беспорядочно трепыхалась в пустом салоне, ежесекундно ударяясь о ветровое стекло — видимо, бедолага залетела в машину через приоткрытое для вентиляции окно. Грабарь скользящим охотничьим шагом приблизился к машине и подергал переднюю дверцу. Как и следовало ожидать, та оказалась запертой. Номера на машине были московские, из щели приоткрытого окна тянуло жаром, как из разогретой духовки, и пахло ванилью пополам с табачным дымом. Весь передок машины — бампер, номерной знак, фары, решетка радиатора и массивная защитная дуга с укрепленными на ней дополнительными противотуманными прожекторами — был густо облеплен присохшей мошкарой.

Грабарь отступил на пару шагов, расстегнул клапан планшета, вынул блокнот, ручку и старательно списал номер машины. Лучше всего было бы, конечно, снять номерные знаки, но они были намертво прикручены саморезами, а отвертки Грабарь с собой не прихватил. Да и как ему могло прийти в голову, что в лесу не обойтись без отвертки?

Он огляделся. Поблизости никого не было. На песке отпечатались следы обутых в кроссовки ног, и уходили эти следы вовсе не в лес, что было бы логично, а, напротив, в непролазную чащобу разросшегося на торфянике подлеска, кишевшего мошкарой и свирепыми кровожадными слепнями. Грабарь даже слегка растерялся: какого дьявола? По нужде, что ли, приспичило? Так ведь вокруг — ни единой живой души, можешь оправляться хоть посреди дороги. Зачем же в кусты-то лезть, да еще в такие, сквозь которые не больно-то и продерешься? Да еще, мать твою, почти наверняка с сигаретой. У наших людей одно без другого не бывает: если уж сел орлом, так тут же непременно и сигарета — чтобы, значит, сделать свои дела обстоятельно и со вкусом. Да и комары, опять же, не так пристают…

Грабарь озадаченно почесал в затылке. Лезть в кусты ему не хотелось, но образ удобно расположившегося на корточках со спущенными штанами и дымящейся в зубах сигаретой наглого городского фраера неотступно маячил перед его внутренним взором. О том, куда полетит тлеющий окурок, гадать не приходилось: конечно же, в кусты! В густые, непролазные, перевитые прошлогодней травой, по колено засыпанные мертвой листвой, сухие, как порох, кусты, ждущие случайной искорки, чтобы вспыхнуть и запылать с веселым треском…

Тут ему вдруг вспомнилась ворона, которая без всякой видимой причины сорвалась с верхушки старой сосны. Что ее спугнуло? Вернее, кто? Конечно, невозможно угадать, что взбредет в ее птичьи мозги в тот или иной момент. Надоело торчать на ветке, вот она и улетела. Может быть, так. А может быть, и как-нибудь по-другому…

Пятясь, Грабарь отступил на несколько шагов, задрал голову и отыскал глазами торчавшую над морем чахлого осинника пополам с березняком верхушку сосны. Как он и предполагал, дерево теперь было гораздо ближе к нему, чем в тот момент, когда он увидел ворону. От него до баклажанной «нивы» было метров сто — напрямик, через кусты, — и замеченные Грабарем следы кроссовок уходили примерно в его направлении. Это заставило Грабаря задуматься: вряд ли кто-то взял бы себе за труд, ломясь через путаницу ветвей, продираться в самую гущу зарослей только для того, чтобы справить там нужду. Ну а для чего же тогда? Не грибы же он там собирает, в самом-то деле… Даже самому распоследнему городскому идиоту, уверенному, что картошка растет на деревьях, должно быть ясно, что в такую чертову засуху ни о каких грибах не может быть и речи…

Грабарь снова поднял голову, отыскал взглядом верхушку сосны и старательно зафиксировал в мозгу направление, ориентируясь по солнцу. Компас у него был — как же без компаса? — но возиться с определением азимута для того, чтобы пройти несчастную сотню метров, казалось смешным и глупым. Грабарь решительно передвинул за спину свою полевую сумку, снял с плеча ружье — не потому, что собрался в кого-то стрелять, а просто чтобы не цеплялось, — и, заранее пригибаясь, нырнул в кусты.