Повелитель бурь

Здесь мелколесье было пореже, и древесный мусор под ногами почти исчез. Грабарь узнал это место: пару лет назад тут пытались-таки навести порядок. Восемь человек в поте лица вкалывали здесь целую неделю, собирая гнилые ветки в кучи, чтобы потом вывезти их на какую-нибудь пустошь и сжечь от греха подальше. Но потом, как водится, возникли перебои с горючим, машины не пришли, и начальство махнуло на все рукой: гнил этот мусор десять лет, и пускай себе гниет дальше.

Грабарь распрямился, сориентировался по солнцу и, стараясь не шуметь, зашагал в избранном направлении. Он сомневался, что водитель «нивы» дожидается его, сидя у сосны, но никаких следов на земле обнаружить не удалось, так что волей-неволей приходилось придерживаться намеченного маршрута. Грабарь сознавал, что запросто может разминуться с человеком, которого искал, но это его не беспокоило: в конце концов, никто не ставил перед ним задачи непременно изловить водителя «нивы». Грабарю нужно было убедиться в том, что лесу ничто не угрожает, а что до машины и ее водителя, то в случае необходимости их можно будет разыскать по номеру.

Вскоре впереди показалась широкая прогалина, посреди которой стояла та самая сосна. Теперь Грабарь окончательно вспомнил это место: именно сюда в позапрошлом году он и нанятые лесхозом рабочие стаскивали сухой валежник. Под ногами у него теперь не было ничего, кроме сухих кочек, что давало ему возможность подобраться к прогалине, не производя шума. Не то чтобы он крался, но и заранее предупреждать водителя «нивы» о своем приближении ему не хотелось.

Пройдя еще метров десять, он вдруг остановился и принюхался. Так и есть: в горячем неподвижном воздухе чувствовался запах дыма — на сей раз вполне реальный, горький и едкий запах беды. Грабарь торопливо двинулся вперед и, дойдя до прогалины, осторожно раздвинул осиновые ветки.

Человек, которого он искал, сидел на корточках спиной к нему перед большой кучей сухого валежника и, старательно размахивая каким-то журналом, раздувал лениво лизавший мертвые ветки огонь.

***

Иван был доволен жизнью, хотя и понимал, что радоваться, по большому счету, нечему. Нет, в самом деле, смешно: взрослый, самостоятельный, неглупый мужик, а радуется, как пацан, которому добрый дядя дал порулить. А впрочем… Впрочем, насчет своей самостоятельности Иван в последнее время начал сильно сомневаться, да и насчет ума тоже. Уж очень упорно ему в последнее время не везло — так упорно, что он поневоле начал задумываться: полно, да в невезении ли дело? Если здоровый, крепкий мужик к тридцати пяти годам ухитрился растерять то немногое, что у него было, то ему, наверное, есть о чем задуматься. Самостоятельный человек не пошел бы на поводу у приятеля, который втянул его в поганую историю и был таков. Умный нашел бы выход из положения. Да и не попал бы он в такое положение, умный-то… Что там еще осталось? Взрослый, да? Эх!.. Взрослый человек — это тот, кто способен отвечать за свои поступки, тот, кто может постоять за себя. Некоторые и в двенадцать лет достаточно взрослые, чтобы не нуждаться ни в чьей помощи и покровительстве, а некоторые — вот, как Иван Зубов, к примеру, — так и помирают от старости, не успев войти в настоящий разум.

Подобное самобичевание, не свойственное здоровой натуре Зубова, было вызвано вполне тривиальными причинами. Пару лет назад он ударился в мелкий бизнес — то есть, попросту говоря, заделался челноком. Поначалу дела у него шли прилично — не хуже, во всяком случае, чем у иных прочих, — но потом черт его дернул связаться с дружком. Дружок убедил его, что бизнес надо расширять, заставил взять в банке приличный кредит под залог недвижимости — Ивановой квартиры, — а потом слинял вместе с денежками, да так основательно, что не нашелся по сей день.

Квартиры и машины Иван, ясное дело, лишился. Слава богу, что хоть гараж уцелел… Там, в гараже, Иван и поселился, переоборудовав подвал под временное жилье. Председатель гаражного кооператива вошел в его бедственное положение и оформил Ивана сторожем. Ну разве это работа для молодого, здорового мужика? Горе одно… Вот с горя Иван и запил, да так, что иногда самому страшно делалось. Словом, с этого момента любой дурак мог расписать дальнейшую биографию Ивана Зубова, как по нотам, до самого бесславного конца. Он и сам мог, да только не хотелось ему этим заниматься, и думать ни о чем не хотелось. И пропал бы он, наверняка, сдох бы, как собака, под каким-нибудь забором, если бы не Удодыч, добрая душа.