Повелитель гроз

Она обернулась и испытующе глянула на него, хотя ее глаза, как уже заметил Катаос, были двумя стеклянными озерами бездонного темного янтаря.

— Я слушаю вас, — произнесла она с невыразимым спокойствием и легким укором.

Когда над Лин-Абиссой начали сгущаться светлые сумерки, Катаос эм Элисаар отправился из главного дворца Тханна Рашека в примыкающий к нему особняк для гостей. Положение советника Повелителя Гроз было столь высоким, что ему и его челяди предоставили в пользование целый дом.

Что, принимая во внимание нескромный, но при этом секретный характер его хозяйства, было совсем не лишним.

Во-первых, у него была личная гвардия. Не то чтобы это само по себе было такой уж редкостью — большая часть знати также держала собственную гвардию. Однако численность и боеспособность гвардии Катаоса, стань они достоянием общественности, непременно вызвали бы удивление. Собранные агентами эм Элисаара на улицах нескольких городов — метод, который позволил успешно избежать прямого внимания Амрека, — его люди происходили из рядов искателей приключений, воров, мятежников. Однако, встав под знамена с желтым гербом Катаоса, они превращались в сплоченную армию, проходя особое обучение боевым искусствам в Имперской академии в Корамвисе и вливаясь в коллектив, ведущий ничуть не менее опасный образ жизни. Немногие возмущались или злоупотребляли своей подготовкой. Те глупцы, что все-таки отважились на это, загадочным образом исчезали. Те же, кто удерживался в новом ремесле, достигали в нем очень многого, почти незаметно для себя становясь частью сложной, хорошо смазанной машины. Ибо конечной целью Катаоса было создать защиту столь же согласованную, сильную, элитную и смертоносную, какой была Драконья гвардия Повелителя Гроз.

У Катаоса были наследственные причины для подобного желания.

Его отцом был Орн, последний король Элисаара. Хотя вообще-то поговаривали, что к тому времени, когда Орн получил власть над Элисааром из рук умирающего отца, он успел утратить к ней всякий интерес, ибо к тому моменту уже крепко держал в своих руках весь Дорфар. Он заимел Катаоса от одной из младших закорианских королев, с которой провел ночь в какой-то из своих коротких наездов в Саардос, но никогда не оставлял надолго свои обязанности регента и свою любовницу Вал-Малу. Лишь смерть положила конец его бесконечным поездкам туда и обратно. А теперь, по иронии судьбы, именно Катаос был любовником Вал-Малы — что вряд ли было неприятным, ибо королева прилагала все усилия, дабы оставаться молодой как можно дольше, и благоволила к тем, кто ей нравился.

Он задумался, понравится ли ей Астарис, и пришел к твердому убеждению, что нет.

Галерея, соединявшая дворец с особняком для гостей, походила на лес колонн из малинового рифленого стекла, на котором сейчас рдели багровые угли заходящего солнца и метались тени цвета запекшейся крови.

— Похоже, у архитектора Рашека есть определенный талант, хотя и несколько вульгарный, — заметил Катаос.

— Как скажете, мой господин, — начальник гвардии Катаоса, Ригон, державшийся на полшага позади своего хозяина, обычно не был склонен к многословию.

Огромный закорианец, чьей истинной страстью была властная жестокость, выказывал ее каждой черточкой своего тела и лица. Его массивный нос был перебит так, что теперь было совершенно невозможно судить о его первоначальной форме, а челюсть рассекал длинный белый шрам, тянущийся до бычьей шеи. Страшный предводитель личной гвардии Катаоса, которому невозможно перечить. В его непомерно развитой правой руке, превосходно владевшей мечом, явно хватило бы силы на шестерых. Катаос считал его непревзойденным.

— Еще двадцать новобранцев из Абиссы, как мне сказали, — уронил Катаос. — Ты, разумеется, усмиришь их, как должно.

— Можешь не сомневаться, — Ригон устрашающе улыбнулся.

На галерее закорианец нырнул во вторую, неприметную дверь и прошел по коридору особняка в просторный зал, где его уже ждали новобранцы. Тусклый свет, сочившийся сквозь витражи окон, отбрасывал за ним огромную тень. При его приближении гул голосов утих, а на лицах собравшихся застыли самые разные эмоции, от нервозности до напускной храбрости. Это был один из тех немногих случаев, когда Ригону приходилось произносить сколько-нибудь длинную речь, и речь эта была отлично ему известна. Он уже произносил ее перед несколькими подразделениями еще не испытанных авантюристов вроде этих, и на его рассеченных губах заранее застыла неприятная улыбка.