Повелитель гроз. Анакир. Белая змея

Она не сообщила ему, когда будут ее похороны, поэтому он прогулялся через весь город к шалианскому храму и выяснил это там. Затем, поскольку у него еще оставалась масса времени, он вернулся на стадион, чтобы вычистить и накормить упряжку хиддраксов и усиленно потренироваться в одиночестве. Его рука работала превосходно. Рана затянулась и теперь выглядела как десятидневный рубец здорового темного цвета. Регер не стал показывать ее хирургу со стадиона, который мог понять, что все зажило слишком быстро. Сегодня утром надежный человек с улицы Мечей без лишних вопросов снял ему шов.

Похоже, обладания ею хватило, чтобы исцелиться. Хватило ее очарования, ее любви. Но в отличие от корла, у Регера, похоже, останется шрам. В память о ней.

Увидев Чакора в храмовом дворе, Регер понял, почему тот здесь, но не выразил удивления неожиданной компанией, как этот мальчишка. Когда корл засмеялся, Регер, припомнив гонки колесниц, подумал: «Он делает так, когда чувствует уверенность в сердце сомнения. В чем же он уверен?» Там, на арене, корл видел, как меч превратился в змею. Забыл ли он это? Или вспомнил? И не над этим ли он смеется?

На верхних улицах говорили, что в заливе горит морс. Группы людей отправлялись взглянуть на это, некоторые — с флягами вина и корзинами еды, собираясь провести ночь на берегу или на стене. Те, кто возвращался оттуда, выглядели куда менее радостными. Регер не придал этому особого значения, отметив лишь сияние неба, затмившее даже Застис, и грозу, не выходящую на берег.

Когда корл ушел, Регер снова встал, подошел к пустому алтарю и уставился в пламя. Аз’тира, по-видимому, поклонялась змеиной богине. Он дотронулся до поверхности алтаря.

— Будь для нее тем, в чем она нуждается больше всего, — сказал он в тишине. — Завтра, госпожа, я принесу тебе кое-что. Не то, что приносят остальные. Я попрошу и принесу тебе кое-что хорошее.

Он не смог бы сказать это изваянию в храме, пока на миг, отбросив нереальность образа, не предположил, что Она слышит его.

Когда он повернулся, меж колоннами появился жрец и жестом пригласил его за собой. Время пришло.

* * *

Проходя над городом по вершинам холмов, Могильная улица постепенно пролагала себе путь сквозь годы. Богатые саардсинцы, застолбившие там места под свои посмертные обиталища, приказали вымостить ее и содержать в порядке. Повсюду были высажены тенистые деревья и благоуханные кусты, а меж гробниц, поверхность которых украшали сцены веселья, стояли статуи, алтари и памятники. Между тем на нижней, юго-западной стороне разбивали шатры и строили лачуги из скверного кирпича астрологи, чудотворцы, маги и служители темных культов. Город Смерти разрастался.

Могильная улица начиналась сразу за циббовой рощей. Участники погребальных церемоний неизменно бывали потрясены, вступив на одну из аллей знати, загадочно тихих, но отнюдь не темных — множество больших мавзолеев освещали фонари, горящие в высоких портиках или в какой-нибудь мраморной руке. Сторожа Могильной улицы честно отрабатывали свое жалованье.

Гроза над морем утихла. Время от времени в просветах между деревьями и камнями бесшумно сверкали далекие молнии. Город наконец-то погрузился в глубокую тень и скользил по ее снам в предчувствии рассвета. Застис замерла в небе. Отсветы фонарей вдоль берега и на пристани обменивались своими обычными знаками. Одно-два одиноких окна и факелы на крыше храма Зардука сверкали во тьме, словно желтые жемчужины. В старой столице, Саардосе, каждую ночь загорались огни маяков, предупреждая плывущих по западному океану, что надо зайти в порт, пока Эарл не поглотил их. Но теперь Эарл стал легендой — или состоянием души.

В ночи витало какое-то особенное безмолвие. У подножия холма залаяли несколько собак, отовсюду донеслись отклики. Но в тишине их голоса звучали нелепо, и собачий хор быстро умолк, задушенный ночью.

Шалианские жрецы несли факелы и негромко звонили в колокольчики. В самой их гуще двигались носилки с телом, завернутым в ткань. Факелы чуть дымили. Ветер утих. Солдаты наместника, чувствующие себя лишними и обиженные, но готовые ко всему, тащились следом, поскольку по этому пути не позволялось ехать верхом. Они не скрывали недовольства тем, что кто-то явился на эти похороны, и в особенности тем, что один из этих людей — Лидиец. Но несмотря на это он и корл молча шли сзади, плечом к плечу.

Погребения людей зрелищ располагались на самом верхнем конце улицы. Они занимали свой особый квартал в этом городе смерти — расписные гробницы-дворцы знаменитых куртизанок с вырезанными на дверях розами, павильоны победителей, украшенные колесами колесниц и расколотыми щитами. Факелы выхватывали из тени деревьев многообещающие эпитафии: «Ты жив, а я умер, но моя жизнь была лучше твоей», «Я поцеловал солнце. Этого достаточно». Или, не менее сладостно, золотыми буквами на табличке у ног бронзовой танцовщицы, среди опавших листьев:  «Меня любили».