Повелитель императоров

— Конечно, Леонт ничего об этом не знает. Он все еще ждет меня у дальней двери. Это дело одних Далейнов, и ты думаешь, что потом сможешь с ним справиться, не так ли? Каков ваш план? Тетрий станет канцлером? — Его глаза блестят. Он громко смеется. — Как это забавно! Или нет, должно быть, я ошибаюсь. Конечно, ошибаюсь. Все это для вящего блага Империи, разумеется.

Трусливый брат, дважды упомянутый, открывает рот под капюшоном, потом снова закрывает. Валерий улыбается:

— О нет-нет. Погоди. Конечно! Ты обещала этот пост Лисиппу, чтобы заманить его сюда, правда? Он никогда его не получит. Кого-то же надо назначить виновным и казнить за это.

Стилиана смотрит на него.

— Ты думаешь, все считают других людей расходным материалом, как ты сам?

Теперь его очередь моргать, он впервые чувствует замешательство.

— И это говорит девочка, которую я оставил в живых, вопреки всем советам, взял ко двору, окружил почетом?

И тогда Стилиана наконец произносит четким, ледяным голосом, слова, медленные, как время, неотвратимые, как движение звезд по ночному небу, обвинение, несущее бремя долгих лет (долгих ночей без сна?)

— Ты сжег моего отца заживо. И хотел купить меня, дав мужа и место у трона за спиной шлюхи?

Тут наступило молчание. Император ощутил тяжесть всей земли и камней между ними и солнцем.

— Кто рассказал тебе эту абсурдную историю? — спрашивает Валерий. Голос его звучит непринужденно, но на этот раз ему это кое-чего стоит.

И все же он действует быстро, когда она взмахивает рукой, чтобы дать ему пощечину. Он перехватывает ее руку, хотя она яростно вырывается, и, в свою очередь, произносит сквозь зубы:

— Твой отец вышел на улицу в пурпуре в тот день, когда умер император. Он направлялся в Сенат. Его мог убить любой человек в Сарантии, который уважал традиции, и сожжение было достойной карой за подобное богохульство.

— Он не был одет в пурпур, — возражает Стилиана Далейна, вырывая у него руку. Ее кожа почти прозрачна; он видит красные следы от своих пальцев на ее запястье. — Это ложь, — говорит она.

Тут император улыбается:

— Клянусь святым именем бога, ты меня поражаешь. Я понятия не имел. Совершенно. Все эти годы? Ты всерьез веришь, что…

— Она действительно… в это… верит. — Еще один голос, сзади. Новый голос. — Она ошибается, но это… ничего… не меняет.

Но этот свистящий голос, нечленораздельно выговаривающий слова, меняет все. Холод пронизывает императора до самых костей, словно в него проник ветер из полумира, реально несущий смерть в туннель, где стены, штукатурка и краски скрывают грубую поверхность земли. Он снова поворачивается и видит, кто это сказал, кто вышел из-за заслонявшей его туши Кализийца.

Этот человек что-то держит в руках. Собственно говоря, эта вещь привязана к его запястьям, так как у него изуродованы руки. Похожее на трубку приспособление, прикрепленное к аппарату, который катится на маленькой тележке за ним, император узнает и вспоминает, и, лишь приложив большое усилие, Валерий остается неподвижным и не выдает своих чувств.

Тем не менее в нем поднимается страх, впервые после того, как он услышал у себя за спиной скрип открывающейся двери и понял, что не один. История повторяется. Знак солнечного диска, сделанный для человека, дежурящего на улице под солярием много лет назад. Потом крики внизу. У него есть основания знать, что это нелегкая смерть. Он бросает быстрый взгляд на Лисиппа и по выражению его лица понимает еще кое-что: Кализиец благодаря своей натуре пришел бы сюда только для того, чтобы увидеть это орудие в действии, даже если бы у него не было других причин. Император с трудом глотает слюну. Еще одно воспоминание всплывает в нем, из еще большего далека, из детства: сказки о старых мрачных богах, которые живут в земле и ничего не забывают.

Высокий зудящий звук этого нового голоса внушает ужас, особенно если помнить, — а Валерий помнит, — каким он был прежде. Теперь капюшон откинут. Человек без глаз, с изуродованным, оплавленным лицом говорит:

— Если он… и надел пурпур… чтобы предстать… перед народом, то сделал это… как законный… преемник императора… который не назначил… такового.

— Он не надевал пурпура, — повторяет Стилиана с легким отчаянием.

— Замолчи, сестра, — произносит странный свистящий голос с поразительной властностью. — Подведи сюда Тетрия… если ноги ему… еще повинуются. Встань позади меня. — На шее у слепого, изуродованного человека висит некрасивый, неуместный амулет в виде маленькой птички. Он движением плеч сбрасывает на мозаичный пол свой плащ. Возможно, стоящие в туннеле люди хотели бы, чтобы он этого не делал, чтобы не снимал капюшон, но только не Лисипп. Император видит, что он смотрит на уродливую фигуру Лекана Далейна широко раскрытыми влажными глазами, полными нежности, как на предмет вожделения или страсти.