– Завтра я коньяк у папаши утащу, – пообещал он вполголоса. – Слышь, Гарик? У тебя в рюкзаке спрячем, чтоб Борька не нашел. А то ко мне он в сумку всяко залезет.
Еще пару секунд у юного Ингвара вертелись в голове образы иного времени. Потом он опомнился.
– Ну, давай, – отвечал он. – А кого еще возьмем?
– Да никого. Почти. У меня есть далеко идущий план.
– План?
– Ну да, – ухмыльнулся Кольт. – Еще какой забойный.
Раскурив таинственную папиросу, Кольт затянулся и глухо закашлялся, зажимая рот рукой. Протянул косяк Гарику. Тот осторожно втянул дым. Вещь была непростой, потому что вскоре в голове все поплыло, и своды палатки надвинулись, и даже чьи-то темные лапы вдруг полезли в окошко, затянутое сеткой от комаров. Воздух в палатке стал густым и клейким. Колян пошевелил пальцами, сглотнул и прохрипел:
– Хренасе, вставляет.
Они подождали еще немного. Электрический фонарик тускнел. Если на него смотреть долго, в глазах начинали плясать алые и оранжевые круги – у Игоря красные, у Кольта оранжевые.
– Это… была правильная мысль – в палатке, – снова сказал Колян. – Дым не уходит. Моя мысль.
– Погоди, – взмолился Матюшкин. – Тихо.
– Что тихо?
Вокруг и вправду было тихо. Песни кончились, костер догорел, все расползлись по палаткам, даже Олечка вернулась в свою. Час назад их с Коляном отсутствия никто даже не заметил, только Борька спросил: а где у нас Коля Мирский? – но Игорь друга не выдал.
Хорошо еще, что коньяк Борька не унюхал, наверно, потому, что сам что-то такое изредка глотал из фляжки, – а чего ему было бояться, все свои.
– А она ничего трахается, – сказал вдруг Кольт. – Сама на все идет.
– Артемьева? – зачем-то спросил Игорь.
– Ну а кто. Ты бы хотел?
– Не твое дело.
– А с кем бы ты хотел?
Игорь скрипнул зубами.
Кто-то поскребся снаружи в палатку, и Кольт отскочил в дальний угол.
– Вы чего тут делаете? – прозвенела, разъезжаясь, молния, и Олькина голова из темноты просунулась внутрь.
– А, вот это кто, – пробормотал Колян. – Вот измена.
– Ничего себе,
– Многое, – заметил Колян.
– А я заколку потеряла. Там, в лесу. Смотри, все волосы перепутались.
Теплая – только что из спальника, – в своих тонких брючках она уселась между ними, и у Игорька голова пошла кругом. В соломенных Олечкиных волосах запутались сосновые иголки. От нее пахло смолой и дымом. И еще чем-то, сладким и острым: такого запаха Игорь еще никогда не слышал. «Хельги, – прошептал беззвучно Ингвар. – Да, я хочу. Да». Ольга пошарила рукой в темноте (фонарик совсем потух), оперлась на его колено. Он накрыл ее ладонь своей, горячей.
– Гарик? – Олечка обернулась со смехом. – Ты чего?
Она хотела пожаловаться Коляну, но что-то ее удержало. И еще ей стало интересно: как поведут себя друзья, если узнают…
– Я пойду, – сказал вдруг Игорь. – Я тут лишний.
Ответом было молчание. Девушка высвободила руку, отодвинулась. Тогда он выбрался из палатки, задернул полог и побрел прочь. Над ним шумели сосны, как шумели они и тысячу лет назад – равнодушно и бессмысленно.
У потухшего костра он остановился, сел на теплую еще землю, обхватил голову руками.
– А я-то мечтал, что ты будешь со мной, Хельги, – бредил он вслух. – Ведь это я тебя люблю. Я, а не он.
Ингвар облизнул пересохшие губы.
– Но он мой побратим, Хельги, – словно бы отвечал он сам себе. – Я не могу убить его. Мы поклялись в вечной дружбе. Даже из-за тебя я не могу убить его.
Из палатки не доносилось ни звука. Только ветер шумел в ветвях.
Тогда Ингвар поднял голову: звезды мерцали в фиолетовом небе, серебристый череп луны глядел на него недобро, и холодное безумие поднималось в нем, будто он объелся магических грибов и стал берсеркером.
– Если я не могу убить его, я могу убить себя, – медленно произнес он. – И когда это случится, ты уйдешь вместе со мной, Хельги. Возлюбленная должна всюду следовать за своим ярлом[6]
. Ты ведь пойдешь за мной?Он поднялся на ноги и огляделся. Пошатываясь, сделал несколько шагов. Опершись о ствол громадной сосны, для чего-то посмотрел вверх: злая луна скрывалась среди ветвей. Он отступил на шаг – луна вновь появилась.
– Боги все видят, – промолвил он.
В кармане куртки лежал складной нож. Прислонившись спиной к сосне, Игорь достал его, на ощупь раскрыл, провел пальцем по лезвию. Нож был тупым.
Он помедлил. Подумал. Затем осторожно положил ножик на землю, скинул куртку (под ней была дешевая застиранная футболка), снова взял нож в руку. Переложил в левую. Потрогал пальцами шею: где-то возле горла пульсировала жилка, даже (как ему показалось) медленнее, чем обычно.
Это называется сонной артерией, думал он. Если ее перерезать, кровь вытечет быстро. Умереть – уснуть.