Повелитель Ижоры

Шаровая молния двигалась и двигалась, медленно и бесшумно, повинуясь воле короля-чернокнижника, и была эта молния невыразимо прекрасной и ужасной одновременно, настолько прекрасной, что от нее невозможно было оторвать взгляд; Эйнар выпучил глаза и разинул пасть, будто хотел уже закричать, но этот крик ужаса так и застрял в его глотке, потому что сияющий шар скользнул прямо к его губам, будто для последнего поцелуя.

Вот тут-то Эйнар и заорал так, как никто никогда не орал на моей памяти. И в тот же миг молния взорвалась. Небо вспыхнуло белым пламенем, и на секунду стало светло, как днем. Ник выронил нож, обхватил меня за шею, и мы оба повалились на палубу. Сверху на нас падали какие-то кровавые обрывки и ошметки, и, наверное, это было самым ужасным из всего, что с нами происходило до сих пор. Что мы кричали друг другу? Я не запомнил и никогда не смогу передать и надеюсь, что это никогда мне не приснится.

Харви тоже вскрикнул в своей рубке, вскрикнул и ухватился за рычаг. Корабль вдруг дернулся и взревел моторами. Водометы взбили за кормой фонтан брызг, и катер рванулся вперед. Задрав нос и поднявшись на подводных крыльях, он летел вслепую по чужому морю, залитый кровью, но все же свободный. Молнии сверкали и сверкали над нами, понемногу оставаясь позади, все дальше и дальше, и все это было прекрасно и ужасно одновременно – или я уже говорил об этом?

Часть четвертая Золото Ингвара

Глава 1, в которой героев встречают неласково, повелитель Ижоры выходит на связь, а старый учитель приоткрывает двери вечности

У острова Гогланд, или Суур-саари, мы сбросили в воду безголовое тело Эйнара. Мы – это я и хладнокровный Тамме.

Он же, Тамме, снял у мертвого с пояса мой спикер, а также флягу с чем-то крепким. Дал мне выпить.

Солнце стояло высоко, и кровь на палубе давно высохла.

«Кто обмануть – мертвец», – вспомнил я.

Потом Тамме отыскал на камбузе засохший сыр. Он пришелся как нельзя кстати, даже Ники смог поесть, хотя поначалу и отказывался. Все это время Ники валялся в кубрике, вцепившись в поручни койки, и делал вид, что спит.

Возле Ханкониеми мы не стали замедлять ход. Над полуостровом снова дымились костры – кто их разжигал и зачем, мы так и не узнали.

День перевалил за середину. Тут уставший Харви стал понемногу отрубаться в своем кресле, и эстонец сменил его у штурвала. Скорость пришлось сбросить.

Я не мог понять, что случилось со связью. На всем диапазоне коротких волн слышалось одно шипение. Связаться с Ижорой не удавалось, Борис Александрович, Новгородский князь, тоже молчал. Я залез на крышу и попробовал наладить антенну – но без толку. Рация, конечно, работала, просто эфир был безнадежно, доисторически пуст.

Да, вот еще что: там, на крыше рубки, я увидел прилипший к антенне клок светлых волос с окровавленным клочком кожи, и меня тут же вырвало.

Мы вошли в дельту Невы под вечер. Харви вернулся за штурвал и медленно, поглядывая на эхолот, повел корабль мимо низких болотистых островов, заросших гнусным чахлым лесом, мимо песчаных берегов, засыпанных гниющим плавником, и опасных отмелей. Еще на пути в Сигтуну я не мог узнать знакомых питерских берегов, да и сейчас не узнавал. Ничего общего с нашим временем не было в одиннадцатом веке, даже наша славная река текла по иному руслу, и острова были другими.

– Мы раньше на Васильевском жили, – сказал Ники, появившийся бесшумно, как всегда. – У самого моря, в новых домах, знаешь?

Внезапно мне захотелось домой, да так, что даже глаза заслезились.

Я поморгал и пригляделся: на ближний берег вышел большой медведь, бурый, весь в колтунах, без опаски поглядел на нас, чихнул. В другое время я попробовал бы завалить его из немецкой пушки, сейчас не мог. Медведь полакал воды (я заметил, что язык у него розовый), проводил нас внимательным взглядом. Набежавшая волна напугала его, он зарычал и пустился прочь.

Закат был красив. Над изгибом реки, над деревьями, над облаками загорелось полнеба, потом огонь слился в лес и там потух, но небо все еще оставалось розовым, а потом остыло и сделалось сиреневым, лиловым, бархатно-синим. В нем загорелись звезды, как будто кто-то проковырял дырки в жестяном куполе небес, а там, за этим куполом, все еще горело солнце – или что у них там горит, когда у нас ночь.

Да, была настоящая ночь, когда Харви включил прожектор и сбавил обороты. Мы прошли устье старинной речки Охты (так сказал Ники). Всего лишь с десяток верст – и мы дома, думал я. А еще я думал: где-то здесь нас должны встречать первые кордоны конунга Ингвара.

Приемник молчал по-прежнему, и мне было тревожно.

Когда над рекой вспыхнула красная сигнальная ракета, а затем другая, Харви заглушил водометы. Стало тихо, только волны шелестели за бортом. Белый корабль был отлично виден с берега. Спустя несколько минут раздался мерный плеск: к нам двигалась лодка. Прожектор скользнул лучом по темной воде, и длинная фигура на веслах заслонилась от света рукой.