Повелитель морей

Шли мы долго. Уже стало слышно грохотание на горизонте, было заметно, что многие устали, некоторые начали хромать, видимо ноги сбили. Старлей, хромавший не меньше других (но тут, видимо, ранение сказывалось), объявил привал на полчаса и разрешил перекусить. У многих с собой была ещё домашняя еда в вещмешках.

Остановились мы у безымянной речушки шириной метров пятнадцать, а глубиной даже по колено нет. Берега и дно песчаные, была бы глубина, можно было бы искупаться и прокачать Хранилище, а то оно у меня настолько плотно забито, что кирпич не засунешь. Тут же только лежать на дне можно, и то из воды торчать будешь.

Многие бросились к речке напиться, похоже, не думал никто о такой инфекции, как палочка, скорее всего, даже не подозревали о её наличии. Я отошёл выше по течению и, напившись (а вкусная вода, только тёплая, прогретая), наполнил фляжку. Старлей также напился, черпая ладошками, и устроился в тени кустарника, наблюдая за бойцами. У него вещмешка почему-то не было, а вокруг уже жор стоял.

Я подошёл к нему и произнёс:

– Разрешите?

– Кто такой, почему не знаю?

– Красноармеец Туманов, направляюсь на передовую. Заметил вашу колонну, решил присоединиться.

– Из госпиталя? Почему с оружием?

– Нет, с военно-полевого суда. Был разжалован в красноармейцы и направлен самостоятельно на передовую.

Так и не получив разрешения, я сел рядом с лейтенантом и прислонил винтовку к ветке кустарника. Поставив перед собой вещмешок, развязал горловину. Достал каравай, нарезал его, потом вскрыл банку с тушёнкой и стал намазывать её на хлеб. Сначала старлею передал, потом себе намазал и достал двухлитровый термос с какао и две кружки.

– Богато живёшь. Кем был, за что разжаловали?

Отказываться он не стал и сразу впился в хлеб (а тот свежий, ещё тёплый, плюс с тушёнкой – пища богов), да и какао отпивал с удовольствием. Я от него не отставал, ещё и помидорку мытую достал, с мой кулак размером. Разрезал её пополам финкой, которую достал из-за голенища сапога, посолил крупной солью, одна половинка лейтенанту, другая – мне.

Ну и пока мы насыщались, я не спеша описал ему свои приключения. Как форму надел и как прибыл в Белосток, даже шрам от пули показал. Как семью вывез и какие репрессии за это последовали. Как старшиной батареи стал и как из окружения выходил. Потом про суд рассказал, показал бумаги с решением суда. Кстати, очерк о сбитых мною самолётах тоже показал. Лейтенант с интересом изучил его и вернул, в отличие от судей, которые газетный листок убрали в моё личное дело.

Закончил я свой рассказ такими словами:

– Смотрю, за деревней самолёт стоит. Ну и зачем мне топать до передовой, если тут лётчик знакомый и место свободное? А я не сплю уже двое суток, сам знаешь, что это такое – быть старшиной. И пусть он под Могилёв летит, мне какая разница, где воевать? Тем более наша десятая армия где-то тут воюет. В общем, высадил он меня на дороге и улетел. Я уснул под утро в кустах, а проснулся, смотрю – вы идёте. Ну и присоединился. Вот такие дела.

– Да-а-а, о многих судьбах я слышал, но твоя впечатлила больше всех. Я вообще не понимаю: как ты мог не кормить командиров своего дивизиона?

– Как они со мной, так и я с ними: бойцам – за незаконный товарищеский суд, командирам – за разжалование, тоже незаконное. Ни одна собака против не сказала, даже не воздержались. Свою батарею я кормил, потому что обязан, а остальным – хрен. Да и с какой стати я их кормить должен?! Снабженец Борисов у них есть, старшины тоже есть, а то, что они не обеспечивали их пищей, не желая потрясти толстыми задницами, чтобы до ближайшей деревни дойти, это не мои проблемы, а их. Зачем, мол, суетиться, если можно потребовать у меня? Я не давал грабить себя, не давал объедать моих батарейцев. Да и с какой стати?!

– Не понимаешь?

– Не понимаю и не собираюсь понимать. Моя батарея – это моя батарея. Всех бойцов я накормлю, поухаживаю за ними, как за детьми, и в лобик поцелую, укладывая спать, потому что я за них ответственен. А за границами батареи хоть трава не расти, это не мои проблемы… Были. Теперь я, к счастью, забочусь только о себе. Старлей, ты не поверишь, я чуть не расплакался от счастья, когда приговор суда о разжаловании в простые красноармейцы услышал. Я был настолько счастлив, что несколько минут говорить не мог.