Повелитель стали

Стежки получились, может, и некрасивые, но своё дело сделали, края раны крепко были схвачены. Для второй ноги Белов срезал на ближайшей липе пару лубков из коры. С переломами он разбираться не любил, но, пользуясь полным беспамятством раненого, просто повернул ногу, как должно и обвязал наложенные лубки покрепче. Затем подумал и развёл ещё таблетку ампициллина, выпоил лекарственный раствор парню и сел дремать у костра. Раненого он накрыл тентом от палатки, возле костра было не холодно, несмотря на заметную прохладу от реки. Неподалёку, в стороне, откуда приполз раненый, завыли волки, затем вой прекратился, перейдя в грызню, ясно слышимую схватку и рычание. Вскоре, однако, всё затихло, но опять тишину распорол дикий крик, не слышанный до этого ни разу. Больше похожий на крик обезьян в джунглях. Что за зверь это был, у Белова даже не было предположений. Последним раздался рёв, похожий на тигриный рык, после чего всё стихло. Однако с полчаса он не мог уснуть, гадая об авторах этих звуков. Так, временами засыпая на полчаса-час, подбрасывая в костёр сушняк, дотянул до рассвета. С первыми лучами солнца, борясь с пробиравшим до костей густым туманом, он подкинул веток в костёр и поставил ещё воды кипятиться.

– Ты кто? – хрипло прошептал парень, когда очнулся.

– Мимо плыву, вверх по Каме, – ответил Белов, разглядывая лицо раненого. Он с удовольствием убедился в ровном розовом цвете лица, без излишней бледности и следов лихорадки.

– Довези меня домой, я живу на берегу, полдня пути, – довольно уверенно сказал парень, – только прошу, очень прошу, принеси мою рогатину с берега.

– Тогда потерпи немного, сейчас схожу, – удивился путешественник и осторожно направился по следу раненого, с карабином-посохом наперевес.

След был виден даже для такого неопытного следопыта, как он. Раненый, видимо, только полз, идти не мог. Но прополз он удивительно много, больше километра. Там, на полянке, Белов увидел истоптанную и залитую кровью траву, убитого кабана, в боку которого торчал обломок железного наконечника копья или рогатины, как сказал парень. Вернее сказать, среди обглоданных останков кабана в позвонке торчал обломок железного наконечника. От кабана за ночь остались только части хребта и крупные кости. Всё остальное было едва не вылизано ночными хищниками и падальщиками. Только сейчас следопыт испугался, представив свою судьбу, явись он сюда ночью, никакие карабины не спасли бы. Древко рогатины он не нашёл, возможно, оно скатилось с обрыва. Нести весь хребет кабана с собой Белов не собирался: хряк был здоровый, остатки позвоночника весили килограммов двадцать, не меньше. Обломок копья он решил не выдёргивать, а вырубить вместе с позвонками. Завернув это хозяйство в листья мать-и-мачехи, положил в мешок и быстрым шагом вернулся к костру.

Парень спокойно лежал и сразу спросил:

– Нашёл?

– Нашёл и положил в мешок. Да, ты скажи, как тебя зовут.

– Зовут меня Слад, я сын старосты наших Выселков, – обрадовался парень.

Белов достал свои припасы, перекусил. К его удивлению, Слад тоже с удовольствием слопал кусок копчёного мяса, это явно свидетельствовало о его стабильном состоянии. Уточнив, выдержит ли раненый перетаскивание к лодке, Белов аккуратно стащил парня к реке, перевалил за борт лодки, уложил на охапку сорванной травы на корме и через пару минут уже грёб вверх по Каме.

Слад заметно прибодрился и рассказывал своему спасителю, как хотел взять поросёнка, да не увернулся от секача, ладно хоть жив остался. Слова были славянские, но немного отличались от русского языка, хотя большая часть текста была вполне понятна. Белова это не сильно удивляло, он застал ещё семидесятые годы прошлого века, когда до рассвета эры телевидения почти в каждом не только районе, даже сельсовете, был свой диалект. Например, он сам бывал в деревнях, где буква «ц» заменялась в разговоре на «ч», и наоборот, непонятно по какой причине. Слова курица, чугунок, звучали как курича, цугунок. И это без учёта местных уральских диалектизмов, которыми в восьмидесятые и девяностые годы восхищались приезжие лингвисты и филологи: баско, кутешонок, смекать и так далее.

Белов с удовольствием разговаривал со Сладом, привыкая к новым оборотам речи и запоминая слова. Парень рассказал, что в Выселках, где он живёт, больше сорока дворов, на днях должны приехать купцы, сам он собирается осенью жениться, и отец обещал построить ему отдельный дом. Что у него две младшие сестры, а старшие уже замужем, сам Слад – единственный сын у старосты, поэтому любимый. И всякую такую милую чушь, которую привычная память бывшего сыщика легко укладывала во внутреннем справочнике. Иногда Слад начинал дремать, сказывалась сильная кровопотеря.

Так, за разговорами, и добрались до Выселков, открыто стоявших на крутом берегу Камы, заметных издалека, возле впадения небольшой реки. Белов сразу направил лодку к небольшому причалу, выступавшему вдоль крутого берега, а ребятишкам, которые прибежали, указал на дремавшего Слада, который от крика пацанов проснулся.