Повелитель железа (сборник)

— Миссис Эсфирь…… Благодарю за роскошный дар, за вашу любовь… Я отказываюсь… Я не вернусь в Америку — ни один, ни с вами.

Он отскочил и шибко, будто было кончено с миссис Эсфирь. Но за окном ее — темно, никакого движения. И его решимость заколебалась.

Его, как кусочек мягкого железа к чудовищному электромагниту, потянуло к этим черным щелям в жалюзи, за которыми, казалось, притаилось чудовищное сладострастие… Дрогнувшим голосом:

— Миссис Эсфирь, вы слышите меня? Я вас не оскорбил… Это окно мне будет сниться… Никогда больше я не полюблю женщины, в каждой буду ненасытно целовать ваш призрак… Зачем нужно, чтобы я уехал? Вы знаете, с каким великим делом я связан здесь. Я не предам этой страны… Вы искушаете меня? Забавляетесь?.. Зажали рот и смеетесь в темноте… Смейтесь, страсть моя, безумие мое, смертно желанная женщина… (Он распластался руками по белой стенке, словно желая обхватить недосягаемый призрак, и несколько раз поцеловал край оконной дубовой обшивки.) Прощайте… (Отошел, опять повернулся.) Эсфирь, откройте окно, я требую… Я бы мог насладиться вами и обмануть, так бы сделал каждый белый у вас в Америке… Но я негр… Сын раба… Мне священно то, что в вас давно умерло. Именно таким вы будете меня любить… Дайте ключ и глупости вытряхните из головы….

Вспыхнул свет в каюте, жалюзи отодвинулись, появилась Эсфирь, одетая по-ночному — в пижаме. Взяв Хопкинсона за отвороты, притянула к себе и, высунувшись удобнее, залепила ему несколько пощечин…

Он не пошевелился, окаменел… Она отпустила его и спокойно:

— Ну, вот… Это — за все. Возьмите ключ…

На корме долетали шум и пение из четвертого класса.

Нина Николаевна не спала. Поправила волосы, села на сверток канатов, закурила папироску. Появилась Шура, все так же пряча портфель под оренбургским платком…

Пошарила близорукими глазами:

— В буфете — чистое безобразие, пройти нельзя… Слушайте, это под вашим, что ли, влиянием Валерьян надрызгался как свинья?.. При мне, безусловно, это в первый раз… (Нина Николаевна пожала плечами, отвернулась.) Хочу с вами поговорить о Вальке…

— У меня никакого желания…

— Да уж вижу: ревнуете прямо бешено…

— Послушайте…

— Спорить, ругаться со мной не связывайтесь: я — образованная. Скоро еду за границу на год. На кого Вальку оставить? Интересный, влюбчивый, с громадным темпераментом, — во всех отношениях это — мужчина для масс. Немедленно баба прилипнет… Так чем идти на риск, я его лучше вам оставлю…

Нина Николаевна сказала даже почти с любопытством: — Я много видела, но такое…

— Знаю, что дальше: наглая, мол, и дура, и так далее, визг на весь пароход… Наслышались, не обижаюсь, в себе уверенная, я не мелочная… Так вот, можете Валькой располагать как супругом на год… Для женщины в ваших годах с ребенком эта перспектива не дурна… За дальнейшее я не волнуюсь… Только не давайте ему сильной нагрузки и пить не давайте…

Нина Николаевна даже всплеснула руками, начала смеяться.

Тогда Шура обиделась.

— Чего? — спросила. — Чего раскурятились?

— Боже мой, — вы душка, Шурочка…

— Боже мой?! С вами разговаривают не как самка с самкой, а как товарищ с товарищем. То, что я беспартийная, не значит, чтоб вам ржать при каждом моем слове… Тоже — отвечает продолговатым голосом: «Вы душка, Шурочка…»

— Честное слово, без насмешки, вы очаровательная. — Нина Николаевна удерживалась, чтобы не смеяться. — Я бы с удовольствием оказала вам эту маленькую услугу… Тем более что Валерьян сам меня просил о том же…

— Врете! — Шура хлопнула себя по бедрам. — Ну, уж врете…

— Нет, нет… Но я пристроилась в жизни без мужа, — чище, свободнее, никакой помехи для работы… Дело люблю, в провинции меня любят… Счастлива… Вы, Шурочка, найдите ему какую-нибудь невзрачную особу с маленькими требованиями, как-нибудь с ней перебьется год-то.

— Ох, что-то… — Шура всматривалась пронзительно. Ох, что-то вы мало мне нравитесь… Двуручная…

Зинаида давно не спала. Подняла голову с подушки и Шуре страстно:

— Вы — гадкая женщина… Мама, она гадкая женщина.

— Не твое дело, Зинаида, спи…

— Старорежимные истерички обе, — Шура с удовлетворением нашла это слово. — Разговаривать с вами, знаете, политически даже опасно…

Крепче подхватив портфель, ушла…

В четвертом классе гладкая Дунька, кулачья дочь, вылезла из-под зубьев конных граблей: девке не спалось, — со стороны буфета долетали пьяные вскрики и цыганское пение… Дунька причесалась зеленой гребенкой, поправила сбитую набок ситцевую юбку. Подняла с паду соломинку, стала ее. грызть. Причина-почему она грызла соломинку-заключалась в том, что рядом на ящике сидел давешний колхозник, в сетке, в хороших сапогах, — и задумчиво поглядывал на аппетитную девку. На шум, цыганское пение он не обращал внимания.

— Поют гамом, гнусаво, нехорошо, — сказала Дунька.

Колхозник, наклонив голову к плечу, прицелился глазом:

— На такой жениться — и начнет тащить тебя в кулацкий омут.

— Это про кого эта?

— Про вас… И зачем. такое добро пропадает…

— Нисколечко не пропадает… Папаша — одно, я — другое.

— Класс один… В бога верите?

— Нет, святой дух улетел от нас, покинул нас…

— А раньше верила?..