Повелитель звуков

Директор перепоручил меня надзирателю корпуса, в который мы направлялись. Тот провел меня внутрь. Мы миновали несколько дверей и прошли по коридору, что вел к камерам самых буйных. За железными дверями раздавались крики, вопли, завывания, звон цепей, удары металлических горшков о стены. Чьи-то скрюченные пальцы тянулись к нам сквозь прутья зарешеченных окошек. Отверженные существа, обломки разума, проклятые души.

Надзиратель – он шел впереди меня – остановился у какой-то двери, из-за которой не доносилось ни единого звука. В скважине заскрежетал ключ.

– Будьте осторожны. Ни под каким предлогом не снимайте браслеты с ее рук и ног. С виду она сама доброта, но это сущее исчадие ада, поверьте мне, святой отец. Я буду в другом конце коридора. Когда захотите уйти, предупредите меня.

Я перешагнул через порог и оказался в почти пустой камере. У двери стоял ночной горшок. В углу располагался стол с жестяной миской и деревянными столовыми приборами. Сквозь крошечное зарешеченное окошко, находившееся почти под самым потолком, в комнату проникали лучи солнца. В глубине камеры сидела она.

Марианне Гарр было семьдесят пять лет. Как меня и предупреждали, она была прикована к стулу металлическими кольцами наподобие браслетов. Она даже не взглянула на меня. Ее взгляд был устремлен к окошку под потолком – к единственному источнику света.

Мне вспомнилось одно место из исповеди Людвига Шмидта: то, где он описывает господина директора, когда по прошествии многих лет вновь встречается с ним в церкви Высшей школы певческого мастерства.

Его слова в точности передавали облик старухи, сидевшей сейчас передо мной.

Марианна не просто постарела, она буквально иссохла. У нее почти не осталось волос, на лице пролегли глубокие морщины, глаза были подернуты серой пеленой. Хрящи ушей сгнили, а на пальцах не было ногтей. Когда она попыталась повернуться на стуле, кости ее затрещали.

Я содрогнулся. И это была та самая Марианна, воплощение красоты и чувственности, о которой писал в тетрадях отец Стефан! Женщина, которая соблазнила свом голосом сотни мужчин и обрекла их на смерть, отравив своим волшебным эликсиром. То, что осталось от наследницы Изольды, возлюбленной Людвига Шмидта, ради которой он пожертвовал жизнью, являло собой жалкое зрелище.

– Я – отец Юрген цур Линде… – начал я.

– Я не звала священника, – отвечала она, продолжая смотреть на окно.

– Я пришел по поручению другого священника. Он умер много лет назад.

– Я же сказала, меня это не интересует, – повторила она дребезжащим голосом.

– Этот священник… он коллекционировал розы.

Что-то переменилось в ее лице. Она взглянула туда, где стоял я. Ее глаза были белыми. Да, она была совсем слепа.

Дав ей время подумать, я продолжил:

– Отец Стефан был моим предшественником в аббатстве Бейрон. В его келье я нашел тетради с признанием тенора, вашего покойного мужа, Людвига. Я обнаружил их в тот день, когда в моей комнате оказалась некая рукопись, в которой была спрятана веточка виноградной лозы. Эта веточка и привела меня к тайнику в стене. «Воспоминания немецкой певицы» написаны вами, не так ли, Марианна? И это ведь вы положили ветвь виноградной лозы в рукопись? Вы знали, что отец Стефан непременно запишет историю вашего мужа. Никто не может хранить подобное в себе. Один монах в аббатстве поведал мне, что в Дрездене отец Стефан обронил увядшие розы. И именно вы подобрали их на полу у изголовья кровати, на которой умирал ваш муж. Я прав, Марианна? Скажите, так ли все было, как я предполагаю?

Марианна отвернулась:

– Теперь это уже неважно.

Я выждал несколько секунд, а потом сказал:

– Тетради отца Стефана со мной, в этом саквояже. Если есть что-то в жизни вашего мужа, чего вы не знаете, но хотели бы знать, вы можете сделать это.

Марианна, задумавшись, вздохнула и ответила:

– Как долго ждала я этого дня! Возьмите стул и сядьте. Мои глаза не разбирают букв. Сделайте это за меня…

И она вновь устремила слепые глаза к свету, что струился из окошка под потолком.

* * *

Шел четвертый час чтения. Иногда сквозь прутья решетки в камеру заглядывал надзиратель. Я взглядом давал ему понять, что все в порядке, и тот возвращался на свое место.

Когда я дочитал последнюю страницу третьей тетради, на лице Марианны появилась саркастическая, почти шутовская улыбка. Улыбка гнева, крайнего изумления и ожесточения.

– Ах, так это был он… – пробормотала она.

– Он?

– О, уходите! Я устала.

– Я пришел сюда лишь потому, что эта история сводит меня с ума. И я не уйду, пока не узнаю правды, всей правды.

Глаза Марианны увлажнились. По щеке скатилась серая слеза. Смертельный стон вырвался из разрушенного сумасшествием и болью тела.

– Господин директор. Он обманул его. Людвиг был умным человеком, но любовь ко мне ослепила его. Поверить в сладкую ложь куда как проще, чем смириться с горечью правды…

– Я не понимаю, ничего не понимаю…

– Я говорю о том дне, когда он вернулся в школу. Господин директор замыслил недоброе, желая погубить его.