Повелитель звуков

После нескольких минут, проведенных в обществе тети Констанции, я заметил, что она неожиданно переменилась: покраснела и, тяжело дыша, предложила мне проследовать за ней в мою комнату. Ей никогда не доводилось проводить столько времени наедине с мужчиной, даже если это был ее собственный племянник.

Тетя Констанция вывела меня в коридор. Она шла, высоко подняв голову, устремив взгляд вперед, словно желая удостовериться, что она на верном пути.

В комнаты почти не проникал свет. Кухня выходила окнами в подворотню, также плохо освещенную. Повсюду царил удушливый полумрак, в котором едва было возможно дышать. Дверь в мою комнату располагалась в задней части дома, дверь в комнату хозяйки — в его передней части. С первого взгляда могло показаться, что тетя Констанция хочет отдалить меня от себя насколько это возможно, но на самом деле наши комнаты были смежными. Стена у изголовья моей кровати выходила на спальню тети Констанции. Таким образом, разделенные снаружи целым коридором, мы спали всего в нескольких сантиметрах друг от друга.

Она вручила мне ключ, а также дала несколько инструкций, касающихся совместного проживания и распорядка в доме: где я буду питаться, когда вносить плату за жилье, куда складывать вещи… Моя тетя обожала правила; они были для нее той путеводной звездой, которая вела утлый челн ее существования к хорошо известной гавани. В ее жизни не оставалось места для импровизации, она ненавидела всякие перемены. Из наших непродолжительных скупых бесед, если их так можно назвать, я уяснил, что она полностью разделяет презрение своего покойного родителя к сносу городских стен и прокладке двух новых промышленных улиц — Леопольдштрассе и Людвигштрассе, благодаря которым столица Баварии из обычной крепости вскоре должна была превратиться в крупный промышленный центр, приобретя черты современного европейского города.

— К чему все эти перемены? — пожимала она плечами всякий раз, когда город потрясал очередной политический скандал.

Большую часть времени она проводила в молитве и соблюдении Христовых заповедей. Теперь, когда ее родители умерли, и некому было блюсти ее нравственность, вторым ее домом стала церковь Святой Анны. Она посещала все утренние и вечерние мессы, помогала монахиням. Огромную пропасть, разверзшуюся в ее душе, тетя заполняла молитвами на латинском языке, день ото дня повторяя слова, значения которых она не знала. Но это ей было и ни к чему. Пусть слова не имели смысла, но зато они скрадывали время, не позволяя ей остаться наедине с самой собой. Таков был ее испытанный способ бегства от нищеты и жизненных невзгод, способ сохранить хрупкое равновесие, покоившееся на трех столпах, имена которым — общественное положение, милость Господа и ее девственность. До всего остального ей не было никакого дела.

25

У меня оставалось несколько дней до вступительных экзаменов в консерваторию, и я убивал время, совершая долгие вечерние прогулки в окрестностях Мюнхена. Я всегда выбирал один и тот же маршрут — пересекал мост через реку Изар и брел по дороге, ведущей в Зальцбург. Оставив позади Мюнхен и предместья, я оборачивался и любовался огромным современным городом. Монолит из глины и камня, черепичные крыши, трубы домов и фабрик, выплевывающие в небо черные клубы дыма, — издалека Мюнхен казался огромным бурлящим котлом.

Пройдя часть пути быстрым шагом, я сворачивал с зальцбургской дороги на лесную тропу, вьющуюся среди деревьев, и углублялся в тенистую чащу. Здесь, оставшись в полном одиночестве, я мог петь. Мне нравилось ощущать, как мой голос, поднимаясь над ветвями берез, елей, каштанов, устремляется ввысь, в небеса. В этом безлюдном месте звуки, что населяли мое тело, пробуждались, и я, распахнув сердце, отпускал их на волю. Ничто не омрачало моего блаженства: я повелевал всеми звуками мира. Птицы замолкали, звери склоняли головы, даже ручьи, казалось, замедляли свой бег… А я все пел и пел, пьянея от переполняющего меня восторга.

Когда до экзаменов оставалось чуть менее трех недель, во время одной из таких прогулок случилось то, чего я никак не мог предвидеть. В тот вечер я пел романс, творение Гайдна, безыскусное, но исполненное невероятного очарования. Я думал, что остался один, но это было не так. Недалеко от дороги стоял дом лесника. Девушка-служанка, подметавшая пол в конюшне, услыхала мой голос. Желая узнать, кто же это так чудесно поет, она бросила работу и побежала в лес — туда, откуда доносилась песня.

Я так увлекся, что не расслышал ее шагов. Ее появление было для меня как гром среди ясного неба. Лицо, неожиданно возникшее среди ветвей. Пленительная улыбка. Я взглянул на нее и застыл на месте. Как она была прекрасна, отец Стефан! Изумрудные глаза, полные чувственные губы. Русые волосы волной ниспадали на плечи и заканчивались на бедрах.