Повелители стрел

Оэлун поморщилась. От жарких солнечных лучей тело ее сына почти сразу же покрывалось волдырями. Он редко держал в руках оружие тяжелее обычного ножа. Она не возражала, когда сын начал учить предания разных племен, впитывая их с такой скоростью, что старики дивились его памяти. Не всем же дано ловко управляться с лошадьми и оружием, успокаивала себя Оэлун. Она знала, что Тэмуге неприятны издевки и насмешки над его занятием, хотя мало кто из соплеменников осмелился бы повторить их в присутствии Чингисхана. Впрочем, Тэмуге никогда не жаловался брату на обиды, и в этом тоже была своего рода храбрость. Чего-чего, а силы духа сыновьям не занимать, подумала Оэлун.

Вдруг низенькая дверь в юрту открылась, и обе женщины обернулись на шорох. Оэлун нахмурилась, увидев шамана, вошедшего с почтительным кивком. Горящий взгляд Кокэчу скользнул по распростертому телу больного, и Оэлун с трудом подавила отвращение, сама не понимая, чем шаман вызвал ее ненависть. Было в нем что-то отталкивающее — Оэлун даже ничего не ответила гонцам, которых он присылал раньше. Женщина выпрямилась, пытаясь справиться с негодованием и усталостью.

— Я тебя не звала, — произнесла она холодно.

Кокэчу, казалось, не заметил недовольного тона.

— Я послал раба, чтобы молить о встрече с тобой, мать ханов. Наверное, он еще не приходил. Все стойбище говорит о болезни твоего сына.

Оэлун почувствовала цепкий взгляд шамана, ждущего приглашения остаться, и вновь склонилась над сыном. Вечно этот Кокэчу высматривает да вынюхивает! Оэлун заметила, как шаман пробивается в круг приближенных Чингиса, и невзлюбила его еще сильнее. Может, от воинов и пахнет овечьим пометом, бараньим жиром и потом, но это запах здоровых людей. А от Кокэчу несет падалью; правда, непонятно, что воняет — тело или одежда.

Женщина молчала, и шаман понял: если сейчас не уйти, она может позвать стражу. Тем не менее у него хватило дерзости заговорить. Чутье подсказывало Кокэчу, что его не выгонят.

— Позволь мне осмотреть больного — я умею лечить.

Оэлун едва сдерживала неприязнь. Шаман олхунутов уже читал над Тэмуге заклинания, впрочем, безрезультатно.

— Добро пожаловать к моему очагу, Кокэчу, — наконец произнесла она.

Женщина заметила, что шаман стал вести себя чуть свободнее. Она никак не могла избавиться от ощущения близости к чему-то невыразимо гадкому.

— Мой сын спит. Он испытывает сильную боль, когда бодрствует, и я хочу, чтобы он отдохнул.

Кокэчу пересек юрту и присел на корточки рядом с женщинами. Обе инстинктивно отпрянули.

— Думаю, помощь лекаря ему нужна сейчас больше, чем сон, — сказал Кокэчу и нагнулся к больному, чтобы понюхать его дыхание.

Затем пощупал голый живот Тэмуге. Оэлун сочувственно поморщилась, однако мешать шаману не стала. Тэмуге застонал во сне, и она задержала дыхание.

Спустя некоторое время Кокэчу покачал головой.

— Тебе нужно приготовиться, великая мать. Он умрет.

Оэлун с неожиданной силой схватила шамана за костлявое запястье.

— Тэмуге надорвался, шаман. Я видела такое много раз, даже у лошадей и коз. И всегда все обходилось.

Кокэчу расцепил трясущиеся пальцы женщины другой рукой. Его радовал страх в глазах Оэлун. Страх поможет завладеть ею, и душой и телом. Если бы перед Кокэчу была молодая мать из племени найманов, он, возможно, потребовал бы от нее физической близости за исцеление сына. Однако сейчас, в новом стойбище, нужно произвести впечатление на великого хана. Он ответил с каменным лицом:

— Видишь, какая темная опухоль? Ее нельзя удалить. Возможно, если бы нарост был на коже, я бы сумел его выжечь. А эта опухоль, словно клыками, вцепится твоему сыну в живот и легкие и будет пожирать его, пока не сведет в могилу.

— Ты ошибаешься! — оборвала Оэлун.

Кокэчу опустил глаза, чтобы она не заметила победного блеска.

— Хотел бы, великая мать. Мне встречались такие опухоли раньше, и они весьма прожорливы. Она не даст покоя твоему сыну, пока не погибнет вместе с ним.

Чтобы усилить впечатление от своих слов, он наклонился к больному и крепко сжал опухоль. Тэмуге вздрогнул и проснулся, тяжело дыша.

— Кто ты? — обратился он к Кокэчу, хватая ртом воздух.

Юноша попытался встать, чуть не заплакал от боли и снова рухнул на узкое ложе. Он натянул повыше одеяло, чтобы прикрыть наготу, и под пристальным взглядом шамана его щеки зарделись горячим румянцем.

— Это шаман, Тэмуге. Он тебя вылечит, — сказала Оэлун.

Тэмуге бросило в пот, и Оэлун вновь прижала влажную тряпку к коже сына, когда он лег удобнее. Немного погодя его дыхание замедлилось, и юноша погрузился в беспокойный сон. У Оэлун чуть полегчало на душе; впрочем, страх, который шаман принес к ее очагу, остался.

— Если мой сын безнадежен, шаман, почему ты еще здесь? — спросила она. — Есть и другие люди, которым нужно твое лечение.

В ее голосе прозвучала горечь, еще больше обрадовавшая Кокэчу.