Повелители сумерек: Антология

— Что ж, я дам распоряжения русскому консулу о всемерном содействии. — Фёдор Кузьмич заходил по комнате. — Если он решит отправиться морским путём, мы поможем ему быстрым кораблём и надёжным капитаном.

Старец остановился напротив Павла Петровича.

— Стоит ли в таком случае нам торопиться с превентивными мерами? Мы могли бы вступить с графом в переписку для выяснения всех обстоятельств и его мотивов. И уже после принимать решения о способе действий.

Павел Петрович стоял, демонстрируя превосходную военную выучку. Он начал было отвечать, когда в дверь постучали.

Следом за громкими тревожными звуками в залу ворвался запыхавшийся лакей подшалевшего вида.

— Покорнейше прошу прощения, — от волнения усовершенствованный слуга забыл свой новомодный говор, — в докторе срочная надобность!

Он посмотрел на удобно расположившегося в кресле Васильева, рядом с которым стоял старец, обменявшийся быстрыми взглядами с Павлом Петровичем.

— Жар у мальчонки… Вы его видели… Да я вам рассказывал. Мечется в горячке, кожа горит. Хрипит да молчит. Как бы не случилось чего. Ничего ведь не помогает. Хотели уже за священником посылать, да я про вас вспомнил. Доктор же у нас есть! Уж не обессудьте, не дайте пропасть мальцу!

Пётр закончил скороговорку и перевёл дух. Васильев кивнул ему и присоединился к стоящим.

— Господа, обстоятельства вынуждают меня временно вас покинуть. Одна из так называемых вами овец требует моего внимания, а я пастух добрый. — Он едва ли не выхватил шляпу из рук подавшего её Николая Петровича. — Вижу, дела наши пошли на лад. Надеюсь, мы обо всём договоримся по моему возвращению.

Фёдор Кузьмич невразумительно кивнул, то ли отпуская Васильева, то ли соглашаясь с ним, и проводил взглядом широкую спину доктора.

— Договоримся по возвращении, — повторил старец и посмотрел на Павла Петровича. — Дело решённое.

Между тем Васильев, выслушав сбивчивые извинения Петра за то, что прислали за доктором не экипаж, а телегу, и объяснения, какой он, доктор, их великодушный добродетель, уже отправлялся в путь.

Полная луна, повисшая в звёздном небе, освещала им дорогу. Прохлада ночи забралась под модный костюм Васильева, и он уже пожалел, что не захватил с собой ни чего потеплее, ни чего покрепче.

Звуков, за исключением скрипа плохо смазанного колеса, не было. Даже болтливый обычно Пётр молчал и сидел недвижимо, лишь изредка подёргивая вожжи. Васильев погрузился в размышления, и думал он тяжело и упорно, будто корчуя мёртвые старые пни.

Прибыли вскоре. Старик жил бирюком, изба его, крытая соломой, стояла у оврага поодаль от деревни. Васильев подхватил свой медицинский саквояж, пока лакей возился с каким-то длинным кожаным ящиком, должно быть, порядочного веса. Доктор вошёл в тёмные сени, куда пробивался робкий свет лучины, и громогласно вопросил:

— Где мальчик? Проведите меня к нему! Я хочу видеть этого…

От открывшейся его глазам картины он замолчал на полуслове, но вряд ли успел осознать это до того, как ему нанесли первый, ещё не смертельный, удар.

— Барин, он личной аюдиенсии просит.

— Передай, что сейчас выйду. — Павел Петрович смочил лоб одеколоном и подхватил массивную трость с серебряным набалдашником. Разговаривать с чернью он не умел и не любил. Да и не понимал он её никогда, но дело было исключительное.

Павел Петрович вышел на крыльцо для слуг. Было ещё темно, мертвенно-бледный лунный свет истончался, растратив силу. Стоял тот предрассветный час, когда природа засыпает, давая недолгий покой дневным и ночным тварям. Российский джентльмен вдохнул воздушной свежести и снизошёл до Трифона.

Тот стоял с непокрытой головой, собрав в кулак бороду, и, озираясь по сторонам, переминался с ноги на ногу.

— Дело сделано, барин. Пора расплачиваться.

— Как положено, тридцать? — с лёгкой улыбкой спросил Павел Петрович, отсчитывая монеты и не отводя пристального взгляда от неожиданно побагровевшего мужицкого лица.

— Осинушек окрест нет, — невпопад ответил Трифон, пока монеты ссыпались с барской белоснежной ладони в холщовый мешочек. — Далече ходили.

— Ладно, ступай. — Разговор уже надоел Павлу Петровичу, и он взмахом указал мужику идти прочь.

— Согрешил я. Да и у вас, баре, руки и уста все в крови. Нам доктор сказывал перед тем… — Трифон запнулся, — о ваших порядках.

И тут руки мужика удивили Павла Петровича. Одна из них — но не та, которой следовало бы, с маленьким тугим денежным мешком, а другая — скользнула за пазуху. И выскочила наружу, потянув за собой деревянный кол. Острый, успел заметить Павел Петрович за мгновение до того, как что-то юрко и зло укусило его левый висок. Мимо внутрь скользнули быстрые серые тени.