Повенчанные

Она закинула ногу на ногу и скрестила на груди руки. Эта закрытая поза не располагала к доверительным разговорам. Карина поднесла к её рту кусочек шоколадки, и Слава с усмешкой приняла его губами. За угощением последовал новый поцелуй, и руки Славы переместились на талию Карины, скрещенные ноги тоже раскрылись.

Карина поднесла ладонь к шраму от пули на руке Славы.

– Тут я чувствую тепло, даже жар. Потому что рана огнестрельная. Там, на бедре, от осколка – тоже. А этот шрам, – Карина осторожно приблизила пальцы к Славиной брови, – холодный. Холодное оружие?

Лицо Славы окаменело, губы сурово сжались. Помолчав несколько мгновений, она ответила:

– Нож.

Это был первый шажок. Карина вознаградила Славу за него поцелуем в уголок рта. Она не давала ей снова закрыться, прильнув к её груди и обняв за шею.

– Я с тобой, Слав, – шепнула она. – Даже когда ты погружаешься в эти воспоминания, я рядом, как эта заколка. Обними меня... Чувствуй мой запах. Пусть он тебя успокаивает.

Руки Славы крепко стиснули Карину. Она дышала через нос напряжённо, сжимая зубы, потом уткнулась в распущенные волосы девушки, щекотно коснулась дыханием её шеи.

– До этой рыбалки воспоминаний-то и не было никаких. Так, какие-то обрывки. Вроде ножа этого. Память будто всё выбросила. Мне потом ребята рассказывали... Нас было пятеро – я и четверо парней. Мы попали в плен к бандитам. Нас держали в каком-то подвале, связанными по рукам и ногам. Уже через несколько часов нас освободили, но парням крепко досталось. Их били, поливали ледяной водой, прижигали сигаретами, душили пакетами, потом давали глотнуть воздуха и опять душили... Током били. До меня не сразу добрались. Сначала не поняли, что я немножко отличаюсь от остальных бойцов. Рост, форма, телосложение – похожее... Причёска – как у всех, «под новобранца». Это чтоб не очень выделяться, да и для удобства... А потом...

Слава смолкла, и в душу Карины ледяной змеёй заползла догадка, удушающе наваливаясь кольцами своего чешуйчатого тела:

– Слав... они тебя... как меня?

– Нет, солнышко. – Слава ткнулась носом ей в ухо, тихонько поцеловала. – Не успели: нас вытащили. Лицо мне собирались ножиком этим покромсать на ремешки, а потом уж... всё остальное. Виталик сам лично тому, кто меня полоснул, руку прострелил. Почти всю банду пришлось при задержании ухлопать, живыми они сдаваться не хотели. Троих только взяли, остальные в перестрелке с нашими полегли. Один из парней, которые со мной там были, умер, не дождавшись врачей, троих вертолётом в больницу увезли, а я отказалась. Пострадала не сильно: надо мной не успели основательно поглумиться, врезали только несколько раз и лицо покорябали. Осталась дальше служить. А память как отшибло... Будто кто-то вырезал оттуда тот день. Только со слов ребят и знала, что там было. Думала: ну и ладно, нечего и вспоминать. Домой приехала – ещё не помнила. А потом выбрались с Виталиком на речку... ну и как будто ларчик открылся. И пошли кадры эти. Мы напиваться-то и не собирались, Виталик сначала всего одну «ноль семь» взял на двоих. Её мы хотели потихонечку, врастяжку «уговорить» и харэ на этом. А потом... – Слава закрыла глаза, словно этот рассказ её измотал до дрожи век и дыхания. – Пошёл «фильм». Так захлестнуло, что не вздохнуть. Нужно было как-то отключить себя... Ну, как телевизор, чтобы картинки эти не показывались больше. Вот только ни хрена отключить это не получилось. Нажраться вдрызг – да, а «кино в голове» всё крутилось, сколько ни пили мы. Под конец я уже не понимала, где я, кто я... Вроде на речке, а вроде в том подвале. И бандюганы эти мне лицо режут. Ко мне вообще нельзя подходить было тогда, чтоб не попадаться под горячую руку... Я за себя не отвечала. От слова «совсем». А вы с Наташкой сунулись... Ну, и чуть не огребли по полной.

Умолкнув, Слава стиснула Карину, будто мягкую игрушку, даже не замечая, наверно, что ей в этой железной хватке уже стало нечем дышать. Задыхаясь в её объятиях, Карина содрогалась, словно оказалась раздетой на страшном, мертвящем морозе. Слушая, она погрузилась в это, как в ледяную воду, и кошмар полностью овладел ею, чёрным осьминогом ворвавшись в летнее, мирное тепло их квартиры.

– Даже не боль физическая страшна, – сипло, устало роняла Слава тихие, но выворачивающие душу слова. – Страшнее всего – это чувство беспомощности, когда лежишь связанный. И ничем товарищам помочь не можешь. Просто смотришь. Заставляют смотреть. Да и с тобой самим сейчас могут сделать всё, что угодно. Захотят – на кусочки порежут. Захотят – бензином обольют и подожгут. Ты в их власти. И ничто уже не спасёт. И хоронить тебя придётся в закрытом гробу. Если, конечно, что-то останется там от тела... Смерть как таковая – не страшна. Даже мучительная. Хуже – горе, которое она причинит тем, кто тебя любит. Их слёзы, их боль – вот что убивает. О себе не думаешь. Ты – уже просто кусок мяса, труп, а душа уже на полпути на небеса. Уже всё равно, что будет с тобой. Те, кто остаётся плакать о тебе – вот кто важен.