Повенчанный честью (Записки и размышления о генерале А.М. Каледине)

– Мне нечего скрывать от Вас, мои боевые товарищи, – обратился командующий к робевшим и растерянным солдатам и унтер-офицерам, которые и подумать не могли ещё вчера, что будут участвовать в таком высоком совещании.

Этот Военный Совет вошёл в историю русской армии, как явление беспрецедентное, невиданное и небывалое ранее.

Каледин тяжёлым шагом, который, потом, за его смертью, назовёт талантливый писатель-донской казак – волчьим, взошёл на трибуну и своим цепким взглядом окинул весь зал.

Нижние чины жались вдоль стен, группами. Никто из генералов и офицеров рядом с ними не сели, а красавец-полковник Вязьмитинов, недавно принявший дивизию, родную, памятную для Каледина особо – 12-ю кавалерийскую, громче, чем было принято по законам учтивости, на весь зал произнёс:

– А кому, господа, из вас, – и он повернулся к группе нижних чинов, сидевших с ним вблизи, – сдать дивизию под начало?

Те даже отшатнулись от полковника. Ужас и растерянность исказили их лица.

А Вязьмитинов, яростно, что было ему не свойственно, как-то захрипел, даже схватившись за горло рукой, и продолжил:

– Как хотите, господа, а меня увольте. Не могу более здесь оставаться.

И резко вскочил на ноги, намереваясь выйти из зала заседаний Военного Совета.

Каледин всё это видел. И тут же обратился к Вязьмитинову:

– Василий Львович! Прошу Вас, подойдите ко мне. Сегодня Вы – самый главный участник предстоящего Военного Совета.

Вязьмитинов, в растерянности, подошёл к Каледину, прищёлкнул каблуками, да так, что на предельно высокой ноте зазвенели серебряные шпоры на его щегольских, хотя и изрядно потёртых от седла по внутренним сторонам, лаковых сапогах.

Но ни единого слова доклада выдавить из себя не смог. Так и смотрел, словно окаменев, на Каледина, и сглатывал тугой комок спазма. А тот душил его и мешал даже дышать.

Каледин обнял Вязьмитинова за плечи и повернулся к залу:

– Господа! Товарищи мои боевые! У меня особая радостная весть. Ещё Государевым указом, от 2 марта, полковнику Вязьмитинову присвоено высокое и заслуженное генеральское звание. Сердечно поздравляю Вас, Ваше Превосходительство, и позвольте вручить Вам эти знаки полководческой зрелости.

Каледин как-то закашлялся, неспешно вынул из кожаной папки пару генеральских погон, с витым вензелем «Н» и двумя золотыми звёздами по краю.

Долго держал их в руке, а когда справился с волнением, неспешно проговорил:

– Меня этими погонами сам Государь с генерал-майором поздравил.

Примите, Василий Львович, на добрую память. Полагаю, что это всего лишь очередная, заслуженная Вами ступенька. Будет жива Россия, мы ещё услышим о великих свершениях генерала Вязьмитинова.

А нет – все станем на одном краю, на остатнем.

«Ура!» генералу Вязьмитинову, господа, друзья мои боевые!

Зал дружно вскочил и все, до единого, а нижние чины – громче всех, прокричали, троекратно, «Ура!».

Но Каледин заметил, что общего подъёма и радости, воодушевления не разделял с участниками Военного Совета бравый вахмистр, полный Георгиевский кавалер Будённый.

Его знала вся армия и, конечно же, хорошо знал и Каледин, сам вручал два золотых креста Георгия I класса.

Каледин даже скупо улыбнулся – почтут за сумасшедшего, как это два золотых креста, если он вручался единожды и на всю жизнь.

Но в этом-то и был весь вопрос. За серьёзные прегрешения, за избиение чиновника высокого ранга в отпуске, вахмистр-герой был приговорён к смертной казни.

И он, командующий 8-й армией, сам возбудил ходатайство перед Государем, о замене наказания вахмистру, с учётом его выдающихся заслуг.

И царь утвердил ходатайство командующего, отменил вынесенный Будённому смертный приговор и лишил его заслуженной награды – золотого Георгиевского креста.

Через несколько месяцев он же, Каледин, вручил герою новый золотой крест за беспримерное мужество и отвагу, проявленные при захвате стратегически важного моста, который и предопределил успех армии в Луцкой операции.

Потребовалась личная встреча с Государем, горячая поддержка Главнокомандующего фронтом Брусилова.

И как же был счастлив Каледин, увенчивая, по достоинству, грудь бравого вахмистра, на которой благородно теснились три оставшиеся креста и четыре Георгиевские медали.

Сегодня Каледин отчётливо видел, что вахмистр не с ним.

И поднялся он, при чествовании Вязьмитинова, неохотно, и рта не открыл, когда весь зал провозглашал здравицу в его честь.

Каледин, когда зал угомонился, и обратился, напрямик, как он это делал всегда, к вахмистру с прямым вопросом:

– Что случилось, вахмистр? Я ведь чувствую, что ты – не с нами в этот час. Объяснись!

Будённый, на этот раз, вскочил, вытянулся в струнку, но доложил не спешно, угрюмо, не отводя своего тяжёлого взгляда от глаз Каледина:

– А я, Ваше Высокопревосходительство, за версту чую, как он, – и он при этом ожесточённо и зло посмотрел в сторону Вязьмитинова, – за людей нас не принимает.

Мы для него – хуже быдла. Конечно, рядом со мной сидит, по Вашей воле, а нос воротит. От меня же конюшней, да конским потом разит, а его Превосходительство – у меня от его духов и голова разболелась.

И уже предерзко: