Поверить Кассандре

«Да, на Руси пьют – так это испокон веку существует, как грязь и семечная лузга во всех местах, где собирается простой народ. Но русские – это еще и умение сострадать и верить… Да и разве можно судить обо всем народе по кучке промышляющих разбоем люмпенов? И разве не в моих силах бороться с повальной дремучестью и убогостью, помогать и направлять… Пожалуй, прав шурин, когда утверждает, что, ежели правильно подобрать напиток к случаю, то случай сей непременно станет благоприятным».

Распутин, словно угадав его мысли, изрёк:

– Вишь, милай, небось водочка-то похлеще анансьев в шампанском будет!

– Это ты не из моего ли «Законоположения» почерпнул эдакую мудрость? – зло осведомился Сергей Ефимович.

– А ты вон про чё? – вспомнил Распутин. – Чё, я дурак яво читать, глаза портить? Тама ж словей не менее пуда. Так взял у Ваньки-Каина, подержал у себе, пушай дурак думаеть, будто я то сочинение изучил…

– Так я и думал, – вздохнул Сергей Ефимович. – Хорошо, Гриша, давай перейдём к делу!

– Пожалуй, – легко согласился Григорий. – Вот токмо замахну вторую для храбрости… Эх, в трактире оно зачалося, в трактире пущай и кончится!

Крыжановский позволил старцу выпить стакан, после чего отнял графин, давая понять, что «третья» будет исключительно по окончании рассказа.

Григорий Распутин начал издалека:

– Думаешь, я заради чаво этим нехристям душу-то запродал? А вот заради ентого… Случалось, идёшь пехом по матушке-Рассее от селения к селению, влачишься, христарадничаешь… Наш люд – он сердобольный, всякого приветить готов, токмо акромя плеснявого хлебушка мало чего в котомку странничку кинет. А ты того хлебца напрёшьси – пузо как у лошака! Стоишь, пердишь и размышляешь, как оно так выходит на белом свете: лезешь из кожи вон, молишься, бога ищешь, власяницей плоть истязаешь, добрыми делами славишься на пяток губерний, а то и поболе, а тебе в награду – зелёный сухарь! Накося!!! А какой-то купчина-мироед, что, акромя свово лабазу да чужих жёнок иного антересу не знаеть, получаеть ат жисти всё, чаво душа изволить. То же касаемо бабы евонной – куклы расфуфыренной: живёть на шермаках[81], как сыр в масле катается, а твоя законная женка в поле должна ни свет, ни заря спинушку-у гну-уть…

В сердцах рассказчик стукнул по столу кулаком и начал раскачиваться из стороны в сторону.

– Так кому ты душу продал, Гриша? – подтолкнул его Сергей Ефимович.

– Чё толкаесси?! – ощерился Распутин, показывая рот, полный чёрных, гнилых зубов. – Я ж по делу грю: стою я, значицца, как-то раз на ярмарке подле трактира, выпить хоцца, а зайтить боюси: карман-то, дырявый, и алтына не наберётся – пара медяков завалящих… Тута откудова-то, словно из-под земли, появляется ентот чернявый, с бородкой козлиной, в очёчках… Глазки колючие, словом – вылитый чёрт! Пойдём, грит, Григорий, выпьем по маленькой, дело у меня к тебе есть одно… А я в тот день был маленько разобиженный на весь белый свет – аккурат меня тогда приказчики купчины-мироеда штакетинами отметелили ни за чё совсем – подумаешь, полюбовница его, стерва, мне чаю налила, ну и сама присела рядышком. А как свого купчину завидела, давай кричать, мол, я её лапал и хотел снасильничать…

– Так что же чернявый?

– Чё-чё?!! Грю ж, маленько осерчал я в тот день и на Бога, и на людей, вот и решил, будто енто сам лукавый свою помощь пришёл предлагать… Вопчем, пошёл я в трактир с козлобородым, а он и грит: мне про тебя, Григорий, всё ведомо. И как давай рассказывать, как давай сети ловчие плесть… И, главное, зрит в самую душу, проклятый, в самую серёдку-то! Хошь, грит, Григорий Ефимов, купчишки не дубьё станут ломать об тебя, а пред тобою шапку? И жёнок своих да полюбовниц отдавать тебе сами станут, и при том со счастливыми харями? Да чаво там купчишки! Петербургскими дворянами повелевать станешь, с барыньками жить, во дворец царский войдёшь… Как было не согласиться? Как, ежели на то ишшо предсказание старой цыганки имелося?!

Распутин снова стукнул по столу кулаком и потянулся к графину – видно забыл, шельма, что не все дворяне пока подвластны его воле. Крыжановский несильно хлопнул по протянутой руке и та, обмякнув, убралась прочь. Гришка продолжил потерянно:

– При худе-то худо, а без худа-то и того хужее. Всё обещанное козлобородым исполнилоси с лихвой. Токмо с той поры я сам себе ужо не хозяин – делаю, чё велят.

– И что именно, если не секрет?

– Велели через Маму за Папой[82] приглядывать, абы он не шалил поперёк Ордену… Токмо я быстренько смекнул: покудова Папа им не мешаеть, жисти ни хто яво решать не станеть. Ну, грю я себе, хоть ты, Гришка, и запроданец, а Папу от цареубийства спасти обязанный. В том твоя, Гришка, судьбину-у-ушка…

Удивительное дело: лишь только старец начал развивать идею царёва спасения, морда его преобразилась в лик, а плечи расправились. Крыжановский ,не желая наблюдать, чем окончатся эти метаморфозы, вернул Гришку в правильное русло:

– Орден? Что за Орден?

– Орден Мартинистов, так ане на себя обзываются, – нехотя ответил Распутин. – Сатанинское гнездо…