Поверхностное натяжение

– Изменяться прекратить и к существованию вернуться означает оно, – произнес Штекса. – Машина тоже существует, но живой организм только – дерево, например – от одного равновесия изменчивого к другому развивается. Когда заканчивается развитие это, мертв организм.

– И с вами происходит так же?

– Со всеми происходит так. Даже деревья великие – Почтовое, скажем – умирают рано или поздно. Не так на Земле разве?

– Да, у нас все так же, – ответил Руис-Санчес. – Просто мне почему-то вдруг пришло в голову – слишком долго объяснять почему, – что вам это зло неведомо.

– Не зло это, с нашей точки зрения, – высказался Штекса. – Смерти благодаря живет Лития. Газа и нефти запасами обеспечивает смерть растений нас. Чтобы жили существа одни, всегда умирать другие должны. Если о том речь идет, чтобы болезнь вылечить, бактерии умереть должны, и вирусам жить позволить нельзя. Да и сами мы умирать должны – просто чтобы другим место освободить; по крайней мере, пока не сумеем мы рождаемость понизить – что невозможно по сей день.

– Но желательно, с вашей точки зрения?

– Безусловно желательно, – сказал Штекса. – Богат мир наш, но не неистощим отнюдь. А на планетах других, как научили вы нас, другие живут народы. Так что не можем надеяться мы другие планеты заселить, когда перенаселенной окажется эта.

– Все сущее неистощимо, – резко отозвался Руис-Санчес, хмуро уставившись в искрящийся пол. – Этой истине мы выучились за нашу тысячелетнюю историю.

– В каком смысле неистощимо? – поинтересовался Штекса. – Согласен, мелочь любую: камешек, воды каплю, почвы комок – изучать бесконечно можно. В буквальном смысле бесконечен информации объем, что извлечь из них можно. Но почва та же самая нитратами обеднеть способна. Трудно это, но возможно – если бездарно совсем возделывать ее. Или возьмем железо, о котором говорили мы. Безумием было бы допустить, чтоб развился в экономике нашей на железо спрос, все известные литианские запасы превышающий – даже с учетом железа метеоритного и того, что ввозить могли бы мы. И не в информации дело тут. А в том, может ли быть использована информация или нет. Если нет, тогда и пользы никакой нет от бесконечного ее объема.

– Да, вы вполне могли бы обойтись и тем железом, что есть, – согласился Руис-Санчес – А точности работы ваших деревянных приборов позавидовал бы любой земной инженер. Да большинство их и не помнят, наверно, что когда-то и у нас было нечто похожее. Дома у меня есть образчик такого древнего искусства. Это своего рода механический прибор для измерения времени, «часы с кукушкой» называется; изготовлен примерно два наших века назад и без единой железной детали, не считая гирек, а точность хода – по сей день изумительная. И, кстати, еще долго после того, как металл стали вовсю применять в судостроении, корабельные корпуса обшивались древесиной.

– В большинстве случаев материал превосходный – дерево, – согласился Штекса. – В том проблема только, что свойства непостоянны дерева, с керамикой сравнительно и, видимо, с металлом. Специалистом быть потребно, дабы чем ствол один от другого отличен, определить. Ну и конечно, в формах керамических выращивать детали сложные можно; столь высокое в форме давление, что плотной исключительно деталь в результате выходит. Детали крупные вытачивать можно песчаником мягким из досок непосредственно и сланцем шлифовать. Благодарный весьма материал этот для работы, считаем мы.

Почему-то Руис-Санчес вдруг почувствовал себя немного пристыженным. Это был тот же – только многократно усиленный – стыд, что ощущал он дома на Земле, глядя на часы с кукушкой, старый добрый «Шварцвальд». Все остальные, электрические часы на его гасиенде в пригороде Лимы могли бы, конечно, работать тихо, точно и занимать куда меньше места – да вот беда: при выпуске их принимались в расчет соображения не только технические, но и коммерческие. В результате большинство то пронзительно, астматически похрипывали, то принимались, когда вздумается, негромко, безнадежно постанывать. Очертаний все были исключительно модерновых, громоздки и страшны как смерть. Точность хода у всех поголовно, мягко говоря, оставляла желать лучшего; а те, которые выпускались с нерегулируемым электромоторчиком и простейшей «коробкой передач», по определению невозможно было подстроить – так они, бедные, и жили, на веки вечные обреченные отставать либо спешить.

А тем временем деревянные часы с кукушкой тикали себе и тикали. Каждые четверть часа распахивалась одна из деревянных створок, и выдвигался, звучно токуя, перепел; каждый час появлялся сперва перепел, а потом кукушка, и тихо звякал колокольчик – вместо традиционного «ку-ку». А полночь и полдень – это было не просто время суток; в полночь и в полдень разыгрывались целые представления. Отставали часы эти ну максимум на минуту в месяц; а что касается завода, то достаточно было раз в день, перед сном, потянуть за три гирьки.