Поверхностное натяжение

Слово это не вызвало взрыва негодования, которого Руис-Санчес так опасался и на который в глубине души рассчитывал. Очевидно, слишком они уже устали. Прозвучавшее заявление, похоже, оглушило их и кануло в пустоту – словно бы настолько выбивалось из привычного порядка вещей, что теряло всякий смысл вообще. Трудно сказать, кто был более ошарашен – Кливер или же Микелис. С уверенностью Руис-Санчес мог сказать одно: первым опомнился Агронски и теперь буквально прял ушами, старательно давая понять, что готов слушать, как только Руис-Санчес одумается.

– Ну, – начал Кливер, как-то по-стариковски мотнул головой и снова: – Ну…

– Пожалуйста, Рамон, объяснись, – произнес Микелис, стискивая и разжимая кулаки. Голос его был все так же бесстрастен, но Руис-Санчесу показалось, что он различает нотки боли.

– Да, конечно. Но, предупреждаю, разговор будет долгий и… путями окольными. То, что я должен сказать, представляется мне чрезвычайно важным; я не хочу, чтоб оно было с порога отринуто как следствие моего специфического образования или предрассудков – может, и любопытное как патология, но не имеющее к нашей проблеме прямого отношения. Свидетельство тому, чем я должен с вами поделиться… подавляющее. По крайней мере, меня оно подавило, и совершенно против моей воли.

Сухой, наукообразный тон преамбулы вкупе с интригующим подтекстом сделали свое дело.

– А еще надо, чтобы мы поняли, – вставил Кливер, к которому вернулась толика его всегдашнего нетерпения, – будто свидетельство это религиозное и лопнет, как мыльный пузырь, если сразу взять и выложить.

– Да тихо ты, – сосредоточенно сказал Микелис. – Слушай.

– Спасибо, Майк. Хорошо, начнем. По-моему, этот мир – то, что в просторечии именуется подставой. Сейчас я вкратце объясню, что имею в виду – точнее, как пришел к такому выводу… Итак: Лития – сущий рай. Чем-то она походит на другие планеты, но больше всего напоминает Землю до Адама, до первого ледникового периода. На этом сходство кончается, поскольку здесь ледниковый период так и не наступил, и жизнь продолжалась как в раю, чего на Земле дозволено не было.

– Миф, – кисло сказал Кливер.

– Я пользуюсь терминологией, с которой знаком лучше всего; пожалуйста, возьмите другую – и увидите, что ничего не меняется. Лес тут совершенно смешанный; беспрепятственно сосуществуют растения, которые развивались в самые разные ботанические периоды: цикады бок о бок с цикладелиями, хвощ гигантский – с цветковыми деревьями. В основном это относится и к животным. Не то чтобы лев лежал рядом с ягненком, но аллегорически можно выразиться и так. Паразитизм случается куда реже, чем на Земле, а крупных хищников почти нет – разве что в море. Наземные животные, ныне живущие, почти поголовно травоядные – а растительный мир так тонко, изощренно, типично по-литиански организован, что растения если и «враждуют», то скорее с животными, чем друг с другом… Это необычная экология, и самое странное в ней – рациональность; предельная, чуть ли не маниакальная зацикленность на двусторонних отношениях. Может показаться, будто вся эта планета не сотворена, а сочинена – своего рода балет по мотивам теории множеств… И живет в здешнем раю доминирующее создание, литианин, человек Литии. Создание это рационально. Оно подчиняется – словно бы по природе своей, без принуждения или указаний свыше – высочайшим этическим нормам, какие только есть на Земле. Нормы эти не нуждаются в каком-то юридическом закреплении; получается так, будто все следуют им как чему-то совершенно естественному, хоть явно никто ничего и не формулировал. Ни преступности, ни каких бы то ни было иных отклонений от нормы нет и в помине. При этом ни в коем случае не скажешь, будто все литиане вылеплены по одному шаблону – что было бы нашим, очень скверным и только лишь частичным решением сей этической дилеммы; напротив, они высокоиндивидуальны. В жизни их нет места принуждению – но антиобщественных поступков почему-то никто не совершает. Даже слов таких в литианском нет.

Магнитофон пискнул – негромко, но пронзительно, – объявив, что вставляет новую пленку. Длиться вынужденная пауза должна была секунд восемь, и Руис-Санчес вдруг решил этим воспользоваться. Когда магнитофон снова издал писк, священник быстро проговорил:

– Майк, останови ненадолго, я хочу тебе один вопрос задать. Какой вывод ты можешь сделать из того, что я говорил?

– Как «какой» – да тот же, что и раньше, – медленно проговорил Микелис. – Невероятно развитая социальная наука, опирается на точнейшую систему психогенетики. Я бы сказал, этого более чем достаточно.