Поверженные барьеры

Глава восемнадцатая

Солнечные лучи отражались в голубых водах Средиземного моря. Там, где море сливалось с небом, горизонт был окутан легкой сверкающей дымкой. На холмах за Каннами зеленели деревья, а в садах пылали летние цветы.

Карлотта лежала на балконе одна. Большой зеленый с белым зонтик защищал ее голову от солнца, но шея и руки были обнажены, а платье спущено со спины. За последние несколько дней она немного загорела; ее кожа стала золотистой, как если бы вобрала в себя сияние южных солнечных лучей.

Карлотта не выглядела счастливой. Усталые глаза были обведены темными кругами, уголки рта опущены вниз. Это Норман решил, что она должна каждый вечер отдыхать после ланча, и она согласилась.

Она научилась соглашаться со всем, что он хотел, хотя она ненавидела эти два долгих часа, которые должна была провести одна в своей спальне или на балконе.

Карлотта была замужем только неделю, но она уже поняла, что человек, который стал ее мужем, абсолютно не тот, каким она его представляла. С их первой ночи в Париже он оставался для нее совершенно чужим. Три дня и три ночи, что они провели там, казались Карлотте кошмаром.

Норман окружал себя друзьями, и она не могла приблизиться к нему, не могла поговорить с ним наедине. Он устраивал приемы, и она должна была играть роль хозяйки. Они бывали на скачках, посещали театры и самые модные рестораны, они даже осматривали достопримечательности, но их всегда сопровождала толпа смеющихся, болтающих людей. Карлотта не представляла себе, откуда они все приходили или как их собирали. Единственное, что объединяло этих людей, — это желание и готовность тратить деньги Нормана.

Карлотта чувствовала себя усталой духовно и физически, когда она вышла из голубого поезда, привезшего их в Канны. Ей показалось, что сияющее солнце и окружающая их красота являются в какой-то мере залогом ее будущего счастья.

«Я не могу больше так жить, — говорила она себе, — не могу, не могу».

Наконец, у нее появилась возможность поговорить в Норманом. После обеда они поднялись в свои апартаменты, там не было слуг. Впервые за несколько дней они остались одни.

— Думаю, ты не прочь отдохнуть, — вежливо сказал Норман.

Он был неизменно любезен с Карлоттой, оказывая ей внимание, от которого она впадала в отчаяние, чувствуя в нем фальшь и неискренность.

— Норман, — сказала она, — я хочу поговорить с тобой. Пожалуйста, послушай меня.

— Ну конечно, — ответил он, — что же ты хочешь сказать?

— Я пыталась поговорить с тобой в течение нескольких дней, — нервно сказала она, — но у меня не было возможности, потому что мы были постоянно окружены друзьями, во всяком случае, ты.

— Прошу прощения, но я думал, что тебе доставляют удовольствие те развлечения, что я устраивал для тебя. Они стоят кучу денег.

Карлотта вспыхнула.

— Норман, — сказала она. — Ты ужасно обращаешься со мной.

— Ужасно? — воскликнул он. — Боюсь, что я не понимаю тебя. Я делал все, что в моих силах, чтобы наш медовый месяц прошел великолепно.

— О, будь честным, — нетерпеливо сказала Карлотта. — Ты ничего подобного не делаешь. Ты окружаешь себя смешными, глупыми людьми, которые ни тебе, ни мне не нужны.

— В таком случае, извини. Я думал, что Дрейсоны твои друзья и тебе они нравятся.

— Нет, не нравятся, — устало ответила Карлотта. — Я говорю о нас, Норман. Я сожалею о той ночи… И ужасно огорчена.

— Мое милое дитя, — ответил Норман. — Прошу тебя, не расстраивайся из-за такого пустяка.

— Норман, ты не откровенен и не искренен со мной, — в отчаянии сказала Карлотта. — Неужели ты не понимаешь? Я была сумасшедшей, усталой, истеричной и наговорила тебе много такого, о чем и не думала. Перестань наказывать меня.

Норман посмотрел на нее. Ей казалось, что его глаза сделаны из стали.

— Нечего извиняться, — сказал он, — уверяю тебя. Я люблю правду. И всегда любил.

— Но это не было правдой, — ответила Карлотта. — Клянусь тебе, то, что я сказала, — неправда.

Норман подошел к ней. Он не дотронулся до нее, но стоял очень близко и смотрел на нее.

— Посмотри на меня! — приказал он.

Она задрожала, но заставила себя поднять голову и посмотреть ему в глаза, хотя губы у нее тряслись, а руки конвульсивно сжались.

— Поклянешься ли ты на Библии всем тем, что священно для тебя, что ты любишь меня только ради меня?

Карлотта была парализована, она не могла говорить, казалось, что ее язык прилип к гортани, губы пересохли. Она могла только смотреть на него, а потом под его взглядом опустила глаза.

Он засмеялся, но в смехе не было веселья, а была только горечь, которую не высказать словами. И оставил ее одну.

Несколько минут она стояла неподвижно, затем упала на диван, зарыдав так, как будто сердце у нее разрывается.