Читаем Поверженные буквалисты полностью

Так, приведя в пример «абракадабры» полностью строфу 2-ю из XI песни, где говорится о Беркли (231, 2, конец), он, вновь упомянув имя Беркли, приводит (232, 1, 3) четыре строки в переводе Козлова. Они абсолютно несхожи с моими. Читатель, завороженный словесной магией Кашкина, думает, что Шенгели наворотил нивесть что. Но Кашкин, цитируя Козлова, дает не вторую строфу, приведенную выше в моем переводе, а ПЕРВУЮ. Первую!

У шулеров такие штуки называются, кажется, «вольтами». Как их именует сам Кашкин, я не знаю.

Далее. В моем Послесловии, говоря об интерпретации стиха и отрицая непродуманный принцип: «переводить надо размером подлинника», я выдвигаю принцип «функционального подобия», отражающего характер стиха, а не внешний облик. Термин этот мною прилагается только и исключительно к сфере стиха.

Кашкин же настойчиво, 5 или 6 раз, распространяет этот термин на общую мою методику перевода (235, 1, 10; 239,1, 6-7-8; 239, 2,1–3), чтобы иметь возможность клеветнически противопоставить мою переводческую манеру «единому методу советского реалистического перевода» (239, 1, 6).

У шулеров такой прием, кажется, называется «накладкой». Как сам Кашкин его называет, мне неизвестно.

Мелкие же образцы передержек и подтасовок рассеяны в статье Кашкина весьма щедро.

Например, приведя клочок VII, 39, где у меня просто сказано: «…князь приказ “взять Измаил”… Суворову вручил», – Кашкин хладнокровно утверждает:

Неизвестно, какой князь вручает Суворову приказ (234, 2, 5).

Между тем, в той же VII песне, в предпредыдущей, 37, строфе сказано: «То был Потемкин…», в предыдущей, 38, строфе говорится, что отправил «Рибас к Потемкину курьера» и тут же, что план Рибаса «вполне одобрил властный князь». Таким образом, не понять, что за князь появляется в строфе 39-й можно либо при глубокой какопсихии, либо… нарочно… Какая глубокая вера в то, что читатель ни в чем не разберется, проступает в таких штуках!..

Приводится отрывок VII, 59:

…СтарикЛюбил, чтоб на вопрос ответ ему мгновенноБыл дан и коротко. Наш пленник это зналИ лаконически и кратко[117] отвечал, —

и утверждается:

Здесь многословное изложение противоречит не только манере Суворова и подлиннику, но и самой мысли о краткости

и в поучение приводятся соответствующие строки Козлова.

Однако, перед цитируемым отрывком, в котором говорит автор, имеется сам диалог между Суворовым и Джонсоном, переведенный мною так:

Спросил: «Откуда вы?» – «Из Турции, из плена».– «А кто вы?» – «Те, кого вы видите», – Старик…

Последняя фраза – точный перевод: What are ye? – What you see us. Таким образом «желательный лаконизм» дан именно там, где надо: в диалоге. А рекомендуемый Кашкиным Козлов именно в диалоге из 2 строк делает 4, весьма невнятных:

Спросил: «Откуда вы?» – «Мы из Царьграда, —Один из них ответил, – и бежимОт турок». – «Кто же вы?» – «Об этом надоНас расспросить точнее вам самим». (??)

Здесь великолепен «Царьград» в устах англичанина!..

Спрашивается, в чьем же переводе воплощена «мысль о краткости»? И еще: неужели Кашкину не стыдно так передергивать? Впрочем, этот вопрос – риторический…

Вот таких образцов кашкинской ловкости рук, действительно, можно привести еще множество, и читатель с этими образцами не раз встретится в дальнейшем.

Теперь о «непонятности» перевода и понятливости критика.

Если критик не в состоянии догадаться, как мы видели, кто тот князь, о котором упоминалось 8 строчек назад; если он, читая фразу: «Я камни научу искусству мятежа! Убийству деспотов!», удивляется, как это Байрон собирается учить камни (хотя поэт именно <это> намерен сделать: For I will teach, if possible, the stones To rise against earth’s tyrants, – дословно: «Ибо я научу, если возможно, камни восставать против земных тиранов» – VIII, 135), а фразу «Убийству деспотов!», абсолютно ясную, благодаря синтаксическому параллелизму, понимает навыворот, – точно Байрон собирается деспотов обучать убийству (232, 1, конец 1 абзаца), – то с такого критика, конечно, мало что можно спрашивать. Но зачем же, говоря словами самого Кашкина (231,1, 5) утверждать: «если мною непонято, – значит непонятно» у переводчика?… Впрочем, Кашкин только прикидывается таким непонятливым.

Перейти на страницу:

Все книги серии Исследования культуры

Культурные ценности
Культурные ценности

Культурные ценности представляют собой особый объект правового регулирования в силу своей двойственной природы: с одной стороны – это уникальные и незаменимые произведения искусства, с другой – это привлекательный объект инвестирования. Двойственная природа культурных ценностей порождает ряд теоретических и практических вопросов, рассмотренных и проанализированных в настоящей монографии: вопрос правового регулирования и нормативного закрепления культурных ценностей в системе права; проблема соотношения публичных и частных интересов участников международного оборота культурных ценностей; проблемы формирования и заключения типовых контрактов в отношении культурных ценностей; вопрос выбора оптимального способа разрешения споров в сфере международного оборота культурных ценностей.Рекомендуется практикующим юристам, студентам юридических факультетов, бизнесменам, а также частным инвесторам, интересующимся особенностями инвестирования на арт-рынке.

Василиса Олеговна Нешатаева

Юриспруденция
Коллективная чувственность
Коллективная чувственность

Эта книга посвящена антропологическому анализу феномена русского левого авангарда, представленного прежде всего произведениями конструктивистов, производственников и фактографов, сосредоточившихся в 1920-х годах вокруг журналов «ЛЕФ» и «Новый ЛЕФ» и таких институтов, как ИНХУК, ВХУТЕМАС и ГАХН. Левый авангард понимается нами как саморефлектирующая социально-антропологическая практика, нимало не теряющая в своих художественных достоинствах из-за сознательного обращения своих протагонистов к решению политических и бытовых проблем народа, получившего в начале прошлого века возможность социального освобождения. Мы обращаемся с соответствующими интердисциплинарными инструментами анализа к таким разным фигурам, как Андрей Белый и Андрей Платонов, Николай Евреинов и Дзига Вертов, Густав Шпет, Борис Арватов и др. Объединяет столь различных авторов открытие в их произведениях особого слоя чувственности и альтернативной буржуазно-индивидуалистической структуры бессознательного, которые описываются нами провокативным понятием «коллективная чувственность». Коллективность означает здесь не внешнюю социальную организацию, а имманентный строй образов соответствующих художественных произведений-вещей, позволяющий им одновременно выступать полезными и целесообразными, удобными и эстетически безупречными.Книга адресована широкому кругу гуманитариев – специалистам по философии литературы и искусства, компаративистам, художникам.

Игорь Михайлович Чубаров

Культурология
Постыдное удовольствие
Постыдное удовольствие

До недавнего времени считалось, что интеллектуалы не любят, не могут или не должны любить массовую культуру. Те же, кто ее почему-то любят, считают это постыдным удовольствием. Однако последние 20 лет интеллектуалы на Западе стали осмыслять популярную культуру, обнаруживая в ней философскую глубину или же скрытую или явную пропаганду. Отмечая, что удовольствие от потребления массовой культуры и главным образом ее основной формы – кинематографа – не является постыдным, автор, совмещая киноведение с философским и социально-политическим анализом, показывает, как политическая философия может сегодня работать с массовой культурой. Где это возможно, опираясь на методологию философов – марксистов Славоя Жижека и Фредрика Джеймисона, автор политико-философски прочитывает современный американский кинематограф и некоторые мультсериалы. На конкретных примерах автор выясняет, как работают идеологии в большом голливудском кино: радикализм, консерватизм, патриотизм, либерализм и феминизм. Также в книге на примерах американского кинематографа прослеживается переход от эпохи модерна к постмодерну и отмечается, каким образом в эру постмодерна некоторые низкие жанры и феномены, не будучи массовыми в 1970-х, вдруг стали мейнстримными.Книга будет интересна молодым философам, политологам, культурологам, киноведам и всем тем, кому важно не только смотреть массовое кино, но и размышлять о нем. Текст окажется полезным главным образом для тех, кто со стыдом или без него наслаждается массовой культурой. Прочтение этой книги поможет найти интеллектуальные оправдания вашим постыдным удовольствиям.

Александр Владимирович Павлов , Александр В. Павлов

Кино / Культурология / Образование и наука
Спор о Платоне
Спор о Платоне

Интеллектуальное сообщество, сложившееся вокруг немецкого поэта Штефана Георге (1868–1933), сыграло весьма важную роль в истории идей рубежа веков и первой трети XX столетия. Воздействие «Круга Георге» простирается далеко за пределы собственно поэтики или литературы и затрагивает историю, педагогику, философию, экономику. Своебразное георгеанское толкование политики влилось в жизнестроительный проект целого поколения накануне нацистской катастрофы. Одной из ключевых моделей Круга была платоновская Академия, а сам Георге трактовался как «Платон сегодня». Платону георгеанцы посвятили целый ряд книг, статей, переводов, призванных конкурировать с университетским платоноведением. Как оно реагировало на эту странную столь неакадемическую академию? Монография М. Маяцкого, опирающаяся на опубликованные и архивные материалы, посвящена этому аспекту деятельности Круга Георге и анализу его влияния на науку о Платоне.Автор книги – М.А. Маяцкий, PhD, профессор отделения культурологии факультета философии НИУ ВШЭ.

Михаил Александрович Маяцкий

Философия

Похожие книги