Поверженный ангел(Исторический роман)

Однако в тот же миг, будто затем, чтобы опровергнуть его слова, изнутри донесся оглушительный грохот и возгласы ярости. В доме сражались, в этом теперь не было никаких сомнений. Мессер Панцано обнажил меч и первый бросился вперед. За ним, не отставая ни на шаг, — Ринальдо и Сын Толстяка. Рывком распахнув дверь, которая оказалась незапертой, все трое оказались в просторной комнате, разделенной на две неравные части высоким столом, уставленным флягами и оловянными кружками. За ним виднелись очаг и дверь, ведущая на хозяйскую половину. Большая часть комнаты, предназначенная для посетителей, с тремя длинными, грубо сколоченными столами сообщалась с комнатами для постояльцев. Возле одной из них перед распахнутой настежь дверью толпились люди, угрожающе размахивающие руками.

— Бросай оружие! Сдавайтесь! — громовым голосом крикнул рыцарь, взмахнув мечом.

Грозный окрик и воинственный вид троих вооруженных мужчин возымели свое действие. Люди, осаждавшие комнату, отпрянули от двери и испуганно прижались к стене. Тут только мессер Панцано разглядел тех, кого принимал за солдат Сальвестро Медичи. Это был всего-навсего хозяин таверны со своими домочадцами — женой, дородной крестьянкой, которая была на целую голову выше и по крайней мере втрое толще мужа, кухаркой, двумя работниками и хозяйским сыном, подростком лет четырнадцати. Под стать этому воинству было и вооружение, валявшееся сейчас на полу, — ржавая алебарда, которую, судя по ее виду, употребляли вместо кочерги, пара внушительных сковородок, закопченный ухват, метла и видавшая виды мухобойка. Поистине нужно было обладать очень живым воображением или до смерти перепугаться, чтобы вместо этого хлама увидеть мечи и копья, как то случилось с Коппо.

Мессер Панцано со стуком вложил меч в ножны и строго спросил, что тут происходит. Набравшись храбрости, хозяин таверны открыл было рот, чтобы оправдаться перед грозным синьором, но как раз в эту минуту на пороге своей комнаты появился граф Аверардо. Увидев его, мессер Панцано должен был сделать над собой героическое усилие, чтобы не расхохотаться. Весь наряд графа, если не считать затейливого бархатного берета с блестящими медными пряжками и какими-то еще украшениями, состоял всего-навсего из ночной рубашки, явно с чужого плеча, которая едва доходила ему до колен и нисколько не мешала любоваться его тощими волосатыми ногами и не менее волосатой грудью.

Граф свирепо огляделся по сторонам, потом вдруг всплеснул руками, отчего подол его куцей рубашки едва не взметнулся выше предела, допустимого приличием, и с радостным воплем бросился на шею рыцарю.

— Лука! — заорал он. — Mein Gott! Откута ти сфалился?

Тут за спиной рыцаря он увидел Ринальдо и Сына Толстяка и бросился обнимать также и их, восклицая что-то на своем родном языке, которого никто не понимал.

Излив первый приступ радости, граф набросился на мессера Панцано с расспросами, допытываясь, каким образом тот оказался в «эттой тыре». Мессер Панцано не на шутку встревожился. Одно неосторожное слово немца могло раскрыть их инкогнито и погубить все дело. Поэтому, пробормотав в ответ что-то невразумительное, он взял графа под руку и поскорее потащил в комнату, отведенную ему хозяином таверны. Комнатушка была темная и сырая. Кроме стола, в этих графских хоромах имелась еще кровать, кое-как застеленная тем, что когда-то было простынями, и набитый соломой рваный тюфяк, валявшийся в углу. Груда щепок и обломки дерева, разбросанные по полу, — следы гнева достойного графа — свидетельствовали о том, что обстановка комнаты дополнялась когда-то еще двумя табуретами. Однако, сколько мессер Панцано ни озирался по сторонам, ему так и не удалось увидеть никаких признаков шкафа или, на худой конец, гвоздя, на который бы граф мог повесить свою одежду, так же как не удалось увидеть и самой одежды.

— Послушай, граф, где же твой костюм? — с удивлением спросил мессер Панцано.

— Костюм! — воздев руки, воскликнул немец. — Спроси у эттого некотяя. Нынче я решиль прокуливаться и фелель ему, — он кивнул в сторону трактирщика, — потщистить мой костюм. А он фсял и не оттает! Кофорит, я тольшен ему теньки!

— А разве нет? — вмешался трактирщик, выступая вперед. — Вы у меня жили? Жили. Комнату занимали? Занимали. Целую неделю ели и пили. А сколько я получил? Я скажу вам, сколько я с вас получил. Четыре сольдо, вот сколько!

— Herr Je![14] Што гофорит этот пройтоха! — закричал немец. — Нетелю я ель и пиль! Знаешь, Лука, што он таваль мне фместо фина? Уксус! Настоящий уксус! А ета? Посафшера принес шареный саяц. И кто этто пыль, как ты думаешь? Этто пыль шареный кошка, клянусь сфятым Георкием и его траконом!

— Кошка? — возмущенно завопил трактирщик. — Так почему же вы съели эту кошку, даже косточек не оставили?

— Ну… я ше не сналь, што этто кошка, — несколько смутившись, ответил граф. — А кости я просиль сопаке.

— Хотел бы я видеть эту собаку, — пробурчал хозяин таверны.