Поверженный ангел(Исторический роман)

Словом, как бы там ни было, а эти люди были ему симпатичны, и сейчас, в этот субботний вечер, он шел к ним на именины, решив в душе, что ему все равно, узнают об этом или нет, поднимут его на смех или оставят в покое.

Войдя в тупичок, Ринальдо тотчас почувствовал, что тут праздник. Эрмеллина, а как раз на ее именины и позвали юношу, уже успела, как видно, угостить соседей, поэтому из обоих домиков доносился громкий говор, женский смех, кто-то пытался запеть песню, а ребятишки, возбужденные всеобщим весельем, с криками и визгом носились взапуски по всему тупику, распугивая кур и вызывая осуждение степенного гусака.

Приближение Ринальдо заметили из окна. Все вышли на двор и шумно встретили его у порога дома, а Сын Толстяка на правах хозяина тотчас потащил его к столу.

— Постойте, друзья, постойте, дайте хоть на именинницу взглянуть! — взмолился Ринальдо.

— Вон она, вон наша именинница, — улыбаясь во весь рот, громко проговорил Сын Толстяка, вводя Ринальдо на кухню (все мужчины были уже навеселе и говорили громче обыкновенного). — Вот, полюбуйся, — с добродушным возмущением продолжал он, указывая рукой на сестру, присевшую на корточки у очага. — Да брось ты свои горшки! — крикнул он. — Видишь, гость пришел!

Эрмеллина встала и, вытирая руки о свой старушечий передник, смущенно поклонилась юноше. Ринальдо открыл было рот, чтобы поздравить девушку, но тут к ней подбежала миловидная молодая женщина, вся словно пронизанная светом, с белокурыми кудрями, огромными голубыми глазами, в голубом платье, украшенном белой розой. Заслонив собой Эрмеллину, женщина сдернула с нее передник, ловким движением расправила ей платье, смахнула со лба бисеринки пота и пригладила волосы.

— Ну вот, — сказала она, быстро оглядев девушку с головы до ног, — а то бог знает что. Горюшко ты мое, — шепотом добавила она и с передником в руках убежала в соседнюю комнату.

Эрмеллина опустила глаза, густой румянец залил ей щеки. Чтобы не увеличивать смущения девушки, Ринальдо поспешил пробормотать поздравление, сунул ей в руки шкатулочку с серебряными браслетками и пояском, также шитым серебром, которые накануне купил ей в подарок на Старом мосту, и позволил Сыну Толстяка усадить себя за стол. Следом за ним сели и остальные гости, которых было четверо, поскольку Симончино с женой, завсегдатаи в этом доме, гостями не считались. Пока Симончино разливал по кружкам вино, а жена его, сменившая Эрмеллину у очага, подавала на стол кушанья, Сын Толстяка познакомил Ринальдо со своими гостями.

— У нас тут попросту, все свои, — говорил он, — так что без церемоний. Вон Конура, — кивнул он в сторону Симончино, — так его иначе, как Конура, и не зовем. Или вот Доменико. Иные и не знают, что он Доменико: Тамбо и Тамбо…

Рядом с Сыном Толстяка, по правую руку, сидел Лука ди Мелано, русобородый крепыш, умеющий так заразительно смеяться, что ему просто невозможно было не ответить улыбкой. Пожалуй, в большой степени благодаря ему Ринальдо с самого начала почувствовал себя за этим столом легко и уютно. Марко ди сер Сальви Гаи, подставлявший Конуре обливные глиняные кружки, которые тот наполнял вином, внешне был совсем не похож на Луку. Черноволосый, кудрявый, с тонким, одухотворенным лицом, на котором черными угольками поблескивали умные, проницательные глаза, он был по-настоящему привлекателен, и этого благоприятного впечатления нисколько не портила ироническая улыбка, время от времени кривившая его красиво очерченные тонкие губы.

Прямо напротив Ринальдо молча сидел Доменико ди Туччо, по прозвищу Тамбо, вместе со своей женой Катариной, той самой блондинкой в голубом платье, которая промелькнула перед юношей, когда он входил в дом. Тогда она показалась ему необыкновенной, какой-то воздушной, как видение. Сейчас, разглядев ее как следует, он увидел, что она, напротив, довольно плотного сложения, даже немного полновата, что у нее натруженные руки, знакомые, наверно, с любой работой, что ее кокетливое платье — из простого грубого полотна и кажется таким нарядным только потому, что очень ей к лицу, а роза, так искусно подобранная к платью, — просто цветок шиповника с куста, растущего у самых дверей дома. Только ее глаза оказались точно такими, какими он увидел их в первое мгновение: огромными, удивленно-радостными, как кусочки весеннего неба.