Поверженный ангел(Исторический роман)

— А вам, синьор Сальвестро, спасибо на добром слове. Ведь мы только и слышим: чомпи, бесштанники. Так что кто к нам с добром, мы это очень чувствуем. А теперь пора расходиться. Белый день на дворе. Значит, как пробьют терцу, ждите сигнала. Ударят на Сан Фриано, а потом на Санта Мария дель Кармине, — значит, пора…

Все шумно поднялись со своих мест. Задули оплывшие свечи, распахнули ставни. На улице было совсем светло, хотя солнце еще не встало. Свежий утренний ветерок занес в душную комнату сердитое воркование голубей.

— Свежо на дворе, — зябко поежившись, заметил Лука ди Мелано.

В этот момент снизу донесся какой-то шум, громкие восклицания, кто-то, топая, взбежал по лестнице, с треском распахнулась дверь, и в комнату влетел запыхавшийся чесальщик по имени Бартоломео ди Якопо, вероятно за свою неимоверную силу прозванный Бароччо[9].

— Конуру пытают! — хрипло выкрикнул он.

— Кто? Где? С ума сошел! Говори толком! — закричали со всех сторон.

— Сейчас, братцы, отдышусь, — проговорил Бароччо. Увидев на столе кувшин с водой, он схватил его и принялся с жадностью пить прямо из горлышка.

— Да будет тебе! — дернув его за рукав, нетерпеливо воскликнул Сын Толстяка. — Говори, что случилось!

— Сейчас, — ответил Бароччо, оторвавшись наконец от кувшина и вытирая губы рукавом. — Так вот. Ушел я от вас и, как условились, двинул прямо ко дворцу Стефано. Предупредил, чтобы были готовы, насчет ворот Сан Барнаба условился, одним словом, все обговорил — и назад. Иду и думаю: «Как бы меня стража не сцапала — рассвело совсем». Только прошел Старый мост, гляжу — бежит Никколо, часовщик, взъерошенный весь, а на самом лица нет. Я его цап: что такое, говорю, стряслось, куда ты как угорелый среди ночи? А он слова сказать не может, задохся совсем. Посадил я его на приступку, отдышался он маленько и все мне рассказал. Сидит он, значит, у себя в башне, вдруг слышит внизу голоса. Он сразу узнал — Гвиччардини, Гонфалоньер наш новый, с канцлером разговаривают, а меж ними сер Нуто, как бес, встревает. «Двоих негодяев я уже допрашивал, говорит, Паголо дель Бодда и Филиппо ди Симоне…»

— Так их тоже схватили? — воскликнул Сын Толстяка.

— То-то и оно! — ответил Бароччо. — Так вот. «Я, говорит, их допрашивал в капелле, перед распятием, и оба говорят одно и то же, что, мол, завтра, как пробьет терцу, поднимется волнение». Тут Гвиччардини кому-то приказывает, чтобы к утру на площади собрали двести пятьдесят копьеносцев из охраны приората, сверх того цеховые ополчения, а канцлер спрашивает у сера Нуто, назвали ли, мол, негодяи своих зачинщиков. «Нет, синьор Салутати, — отвечает сер Нуто, — они говорят: мы, мол, люди маленькие, никого не знаем, Симончино, мол, главный, у него спросите». Ну, тут они втроем решили у Конуры все выпытать. «Испытаем, говорят, его на дыбе, чтобы сказал правду». Немного погодя Никколо слышит — привели Конуру. Сер Нуто ему говорит: мол, твои товарищи во всем признались, а ты скажи, кто у вас зачинщиками. «А этого, — говорит Конура, — я вам не скажу». — «Ладно, — говорит сер Нуто, — попробуешь дыбы, так поумнеешь». Никколо сидит ни жив ни мертв, не знает, что делать, то ли бежать к нам, то ли слушать. И тут вдруг Конура как закричит. Часовщик говорит, даже голоса его не узнал. Долго кричал. Когда Никколо мне рассказывал, так аж дрожал весь. «До гробовой доски, говорит, этот крик помнить буду».

— У, ироды!.. — сжимая кулаки, пробормотал Лука ди Мелано и выругался сквозь зубы.

— Потом Конура замолчал, — продолжал Бароччо, — а сер Нуто опять к нему: кто зачинщики. «Хорошо, — говорит Конура, — скажу. Аммонированные зачинщики: аптекарь Джованни Дини, мостильщики Гульельмо и Андреа и Мазо, веревочник. А больше никого не знаю».

— Молодец Конура! — воскликнул Камбини. — Пусть-ка поищут их! Их и в городе-то нет!

— То-то и оно! — подхватил Бароччо. — И Никколо это сразу сообразил. Не выдал нас Конура! Но тут часовщик понял, что пора ему выбираться, дело спасать и Конуру выручать. Наврал с три короба стражникам и давай бог ноги…

— Куда же он побежал, не сказал тебе? — спросил Камбини.

— Как же не сказал? Побежал домой за оружием. Буду, говорит, народ поднимать, потому, если раньше срока не начнем, крышка нам.

— Верно рассудил старик, — заметил Камбини. — Ну, ребята, с богом, — добавил он, обращаясь к вожакам чомпи, сгрудившимся тесным кольцом вокруг Бароччо. — Ждите в условных местах, как договорились.

— И запомните, — выступая вперед, торжественно проговорил Сальвестро Медичи, — все мы, и тощий народ, и Восемь войны, все мы с вами. Мы уж придумаем, как выручить вашего товарища…

— Мы сами его выручим, — нахмурившись, прервал его Камбини. — Пойдем на площадь и скажем, чтобы отдали нам всех троих. А не захотят, мы в два счета дворец спалим, вместе с приорами и сером Нуто.

— Пора, друзья, а то как бы не опоздать, — сказал Бароччо и первый направился к двери.

Следом за ним, стараясь не шуметь, вышли и остальные. В комнате, кроме Ринальдо и мессера Панцано, остались только Тамбо, Сын Толстяка и Лоренцо Камбини.