Поверженный ангел(Исторический роман)

Ринальдо разбудило солнце. Оно било в раскрытую настежь дверь, по летнему горячее и по-осеннему ослепительное сентябрьское солнце. В хибарке не было ни души. Коп-по, как видно, ушел еще затемно, чтобы на заре попасть в город вместе с повозками зеленщиков. Старуха тоже куда-то исчезла. Ринальдо поднялся с охапки соломы, служившей ему постелью, и тут увидел на столе пресную лепешку, коричневую, будто слепленную из глины, и кружку молока — завтрак, оставленный ему хозяйкой. Подкрепившись, он вышел на волю и сразу словно окунулся в парное молоко. По городским меркам было еще довольно рано, здесь же, на природе, давно уже настал день. Щебетали птицы, жужжали деловитые шмели, на лугу за речкой тихонько наигрывала пастушья свирель и блеяли на выгоне овцы. С огорода за хижиной долетал запах укропа и мяты и еще какой-то знакомый ему и забытый запах, скорее всего мелиссы. Откуда-то издалека, наверное от Сан Джервазио, ветер донес слабый, но чистый звон колокола. Во Флоренции тоже небось звонят колокола.

Ринальдо вздохнул, огляделся по сторонам и пошел по еле видной тропке. Она привела его к Муньоне, к тому месту, где эта речушка, обмелевшая за лето и ставшая узеньким ручейком, образует небольшую заводь, оберегаемую от солнца кустами вереска, которые местные крестьяне зовут метелками. Тут было прохладнее, пахло землей и мокрой травой. Ринальдо лег на берегу, у самого края, подпер голову руками и стал смотреть на воду. Здесь, в заводи, она была гладкой, без морщинок и ряби, только в одном месте, где в нее попадала живая струя, между камнями образовался маленький водоворот. Соринки и щепочки, попадая в него, начинали крутиться, постепенно продвигаясь к середине, и чем ближе они оказывались к центру водоворота, тем стремительнее становилось их движение и тем теснее они сближались друг с другом.

«Вот так и мы», — подумал Ринальдо. Он теперь часто говорил «мы», думая о Симончино и Сыне Толстяка, о мессере Панцано и старом часовщике, о насмешнике Луке ди Мелано, рассудительном Лоренцо Камбини, чудаковатом графе Аверардо, и не только о них, о тех, кого знал в лицо и по именам, но и о многих незнакомых ему людях, рядом с ним кричавших на площади, голодавших, споривших до хрипоты на сходках. За эти два месяца, до отказа набитых событиями, страстью и борьбой, тысячи людей, до сих пор незнакомых, чужих друг другу, соединились в одно нерушимое братство, объединенные одной верой, одной ненавистью, одной судьбой. Глядя на своих друзей, Ринальдо иногда спрашивал себя, как же будет потом, когда все кончится, придет в спокойствие, когда они разойдутся и заживут каждый своей жизнью? И только теперь, потеряв двоих из них и поняв, что они значили для него, он обрел ответ, которого раньше не находил. Теперь он знал, что они уже никогда не смогут отделиться друг от друга стенами своих домов.

«Вот так и мы», — машинально повторил про себя Ринальдо. Вчера, пока они с Коппо добирались до хижины его родственницы, и сегодня, с той минуты, как он открыл глаза, в голове у него все время звучали какие-то мысли, словно обрывки разговоров, лезущих в уши, когда стоишь в уличной толпе, чужих, бессмысленных, ненужных тебе разговоров. Они проносились, эти мысли, и улетали, не задевая, не касаясь того единственного, ни на миг не исчезающего сознания, которое наполнило все его существо, как наполняет ночную комнату звенящая тишина: Тамбо и Марко Гаи остались во дворце, беззащитные, истекающие кровью, обреченные…

Ринальдо сжал голову руками, закрыл глаза и увидел Микеле ди Ландо, не прежнего — нового, разодетого, потолстевшего. И услышал его крик, тонкий, визгливый: «Вы требуете присяги? Вот вам моя присяга!» Все, что случилось дальше, было так неожиданно и произошло так быстро, что ни он сам, ни Тамбо, ни Марко не успели даже пошевелиться. Потом он увидел лицо Марко, удивленное и растерянное. Он смотрел на свою руку, она была в крови. В это время Тамбо как-то странно съежился и схватился за бок. По пальцам у него текли красные ручейки. Он упал на колено, кивнул на дверь. Возле нее никого не было. «Беги, расскажи, — хрипло прошептал он. — Расскажи». И тут Ринальдо понял, что важнее этого ничего нет. Он должен рассказать о том, что увидел, иначе никто никогда не узнает, что произошло. Ландо с ножом в руках отскочил, ожидая ответного удара. Ринальдо стоял слишком далеко и не успел ему помешать. Стража не остановила его, ей не приказывали никого задерживать. Он выскочил на улицу и побежал к Санта Марии Новелла. Он не помнил, как бежал, как добежал, что говорил. Он пришел в себя только после того, как услышал крик Сына Толстяка: «Ты с ума сошел!», и почувствовал, что тот трясет его за плечи. Ему долго не верили, потом стали о чем-то спорить. Он не знал, о чем, хотя сидел вместе со всеми и слушал. Потом ему сказали, что он должен бежать из города. Он не понял. «Тебя убьют, обязательно убьют! — кричали ему. — Ты же единственный свидетель!..» А ему было все равно. И все же по общему решению Коппо увел его из города к своей родственнице.