Поверженный разум

Мы стараемся проверить собственное поведение, как будто бы представляя себе, что это будет делать некий достойный и бесстрастный наблюдатель. Если, оказавшись в его положении, мы сможем постичь все страсти и мотивы, определяющие поведение, мы одобрим его из сочувствия к одобрению этого предполагаемого справедливого судьи. Если, напротив, мы примем участие в его осуждении, мы станем порицать наше поведение.

Необходимо отделиться от себя самого до такой степени, чтобы в момент вынесения суждений о наших поступках казалось, что мы разделились на две индивидуальности: „Первый — это зритель, чьи чувства, вызванные моим поведением, я стремлюсь разделять, становясь на его место и обдумывая то, что я вижу, если я созерцаю это с его точки зрения. Второй — это агент, человек, которого я определяю как себя самого и о чьем поведении я стараюсь составить мое мнение, как будто бы я сам являюсь наблюдателем. Первый — это судья, второй — тот, о ком выносится суждение“.

Кант предложил другое решение, впрочем не слишком отличающееся от первого. Он использовал концепцию категорического императива. Поступай таким образом, чтобы твое поведение могло максимально соответствовать универсальному правилу поведения. Лгать нехорошо, потому что это поведение, которое не может являться универсальным. Если бы весь мир лгал, жизнь превратилась бы в череду постоянных неприятностей. Я считаю хорошим только то, что любой рациональный человек счел бы хорошим. Сартр предложил более радикальную версию: когда ты решаешься на поступок, ты принимаешь решение во имя всего человечества. Но это не беспокоит могущественного злодея. Подобно Наполеону, он считает, что сила является единственным эффективным инструментом, и следует своему убеждению. Мораль Единственного живет в частном пространстве. В начале войны в Ираке появилась полемическая книга, написанная одним из американских неоконсерваторов, Робертом Каганом, под названием „Могущество и слабость“. В ней говорилось, в частности, о двух способах исторической интерпретации. Их представители — Гоббс и Кант. Гоббс живет в реальном мире и знает, что человек человеку — волк и что человек покоряется только силе. В противоположность ему, Кант верит, что человек рационален и может разрешать свои проблемы правовым путем. Каган заключает: „Вера в право — это самообман, при помощи которого слабый пытается возвести свою слабость в достоинство“.

Джон Ролз[65] предложил иную версию „этического субъекта“. Он утверждает, что справедливая норма — это та, которая воспринимает человека вне контекста его реальной ситуации, то есть не важно, мужчина это или женщина, ребенок или старик, рабочий или служащий, белый или черный. Таким образом можно справедливо защитить интересы всех людей. Например, при голосовании за или против закона о субсидиях безработным человек примет то или иное решение, не зная, окажется ли он сам в этой ситуации когда-нибудь. Здесь предполагается публичное использование разума в качестве метода достижения статуса „этического субъекта“. Хабермас[66] достигает этого другим путем: посредством диалога. Справедливой будет считаться норма, обретенная консенсусом, выработанным в процессе обсуждения, в котором примут участие на равных основаниях все заинтересованные лица.

Все эти теории объясняют, как мог бы действовать этический субъект, одержимый стремлением достичь справедливость, но они абсолютно неэффективны по отношению к человеку, который окопался в редуте частного разума и говорит: „Это не для меня. Пусть каждый сам себя обустроит как сумеет“. Очевидны резоны, по которым личность может отвергнуть переход из области частного в область общественного — если только она не будет к тому принуждена, и тогда от общества потребуется сильное решение: определить иерархию частного и общественного использования разума и четко установить связь между обоими уровнями. А какой из этих уровней надо выбрать в случае конфликта, чтобы не скатиться ни к ангельскому благодушию, ни к дьявольскому эгоизму? Об этом поговорим в следующей главе.

VII. Разумные общества и общества глупые

1