Повешенный (СИ)

Карета наехала колесом на какие-то ухабы, и Петр Васильевич вынырнул из своих тяжелых дум. Вопреки мнению многих своих недоброжелателей, он не был себялюбцем, равнодушным к родине, престолу и ближнему. Он много делал и для империи. Те, кто говорил, что он «добро и зло делает без умысла и намерения; а кроме себя, ничего не любит, и кроме своего удовольствия, ничем не дорожит», сильно преувеличивали. Скорее правы те немногие, кто считал, что «нрав у светлейшего князя пылкий, но сердце доброе». А уж о способности быстро соображать и его исключительных навыках в ведении государственных дел, при дворе ходили легенды.

Скрытность в нем, конечно, была — без этого не выжить на высокой должности. Но вот в фальши и мстительности обвинять его было несправедливо. Просто в жизни светлейший князь руководствовался определенными правилами, которые легко укладывались в одну короткую фразу: «Принимай пышно, говори мягко, отказывай жёстко, но прощайся тепло». А это не всем нравилось…

Глава 22

— Ваше благородие, разрешите доложить: ялик со столичными жандармами причалил к крепостной пристани.

Подчиненный с жалостью посмотрел на замотанного майора, который целый день носился с отрядом по побережью, разыскивая беглецов, а вернувшись вечером в крепость, сразу же занялся приведением в порядок служебных документов.

— Уже? Быстро же они… — Турубанов потер глаза и устало откинулся в кресле — а что капитан Курдюмов, сам отправился их встречать?

— Так точно! А мне велено бежать к вам, чтобы предупредить о прибытии гостей.

— Гостей… — усмехнулся Илья Сергеевич — скажи уж сразу: конвой за мной прибыл!

Турубанов размашисто расписался в толстой амбарной книге и, закрыв ее, прихлопнул сверху ладонью, словно ставя точку в каком-то важном деле. Положил книгу в стопку точно таких же, потом поправил их, чтобы лежали ровно, не кренились. Аккуратно закрыл чернильницу и вернул перо на подставку.

— Ты, голубчик, вот что: начнут тебя допрашивать — ничего не скрывай, все говори по правде. У дознавателей чутье особое на ложь, и они знают, когда им что-то не договаривают — дар у них такой. И вот что еще. Особо упомяни, что вода уже с утра начала затапливать казематы на подземном этаже. И к тому времени, когда фельдъегерь приказ из столицы привез, всех арестантов уже давно наверх перевели. А к ночи и первый этаж тут затапливать начало — поэтому, мол, и пришлось их вынужденно в старую тюрьму переселить. Там уж смена не твоя была, пост ты сдал и спать отправился. Об чем не знаешь, об том не говори — целее будешь. Понял?

Пожилой тюремщик тяжело вздохнул:

— Да как же не понять, если так оно все и было?! Вы, Ваше Благородие, не сумневайтесь — все расскажу жандармам, как есть. Мы-то свою службу несем исправно. И если бы этот охламон Брылкин не напился с дуру, как свинья, Ладислав бы ни в жизнь с ним не справился!

— Вот то-то и оно, что выпил Брылкин совсем немного, а оно вон как повернулось. И нам всем теперь ответ держать из-за его дурости. Ладно, иди… Может, нам больше и поговорить толком не удастся, так ты не держи на меня зла, если вдруг обидел чем невзначай. Служба — дело такое, без строгой дисциплины в ней никак нельзя.

— Так что мы без понятия, что ли? Я и дознавателям так скажу: господин майор у нас дюже строгий, но зато справедливый.

— Иди уже! — устало улыбнулся Турубанов — Бог даст — отделаешься легким наказанием.

Солдат вышел, а Илья Сергеевич еще несколько секунд продолжал, улыбаясь, смотреть вслед своему подчиненному. Потом вздохнув, выдвинул нижний ящик стола, в котором хранил личное оружие. Не спеша достал пистолет, заботливо протер его куском мягкой замши и начал заряжать.

Когда в коридоре раздался топот сапог и шум мужских голосов, Илья Сергеевич Турубанов спокойно поднес пистолет к виску и не дрогнувшей рукой мягко нажал на спуск…

* * *

И опять мы плывем по Ладожке, ежась от холодного, предрассветного тумана. Наша лодка тихо скользит по глади воды, слышен только скрип уключин и негромкий плеск волн. Ветер сегодня слабоват для паруса, и мужикам пришлось сесть на весла. По каким местам мы плывем — совершенно непонятно, все окрестности тонут в дымке тумана. Видимо на то и был расчет — тихо исчезнуть из Старой Ладоги, не попавшись никому на глаза. Мы как призраки — тихо появились там и так же тихо исчезли.

Сытный ранний завтрак и размеренное покачивание лодки делают свое дело — глаза наши постепенно слипаются. Так мы с Петей и задремали, привалившись плечом друг к другу… А проснулись, когда над горизонтом уже показалось солнце. Туман над рекой рассеялся, и стали видны ее живописные берега. Речка, кстати, оказалась не такой уж и широкой. Летом здесь, наверное очень красиво, ветви прибрежных ив склоняются чуть ли не до самой воды, плещут хвостами щуки и караси… Сесть бы тут с удочкой, наловить рыбки, а потом ухи сварить!

— Долго еще плыть? — зевая, спрашивает Южинский у мужиков — Где мы уже?

— Скоро Бурусово покажется.

— Чьи здесь земли? — интересуется Петя