Повесть был жестокий бой

Но конца и края нашей пехоты всё ещё не было видать. А поэтому мы продолжали стоять сбоку. Наша четвёрка Уралов, конечно же, могла вклиниться в середину какой-нибудь части, но делать это сейчас было нельзя. В ходе совершения марша - ещёкуда ни шло. Ведь там, как говорится, кому как повезёт. Но здесь на Моздокском аэродроме следовало соблюдать порядок. Да и военный авторегулировщик в полосатом шлеме находился тут не просто так. Он периодически сверялся с очерёдностью проезда с подходившими к нему военнослужащими, неумолимо отсекая отставшие автомобили и пропуская сейчас только те машины, которые и должны были следовать в данной колонне. Иногда регулировщик заглядывал в свой список, подсвечивая себе фонариком. Но гораздо чаще мы слышали его громкий надсадный голос...

Минут через сорок показался долгожданный "хвост" мотострелкового полка, за которым должна была двигаться наша колонна. Вскоре и мы съехали со взлётно-посадочной полосы на главную дорогу Моздокского аэродрома. А дальше мы перемещались с откровенно черепашьей скоростью. Ведь военных автомобилей и бронетехники было слишком много, а утро только-только началось.

Уже совсем рассвело, когда мы наконец-то подползли на своем Урале к Контрольно-пропускному пункту аэродрома. За высоко поднятым шлагбаумом стояло около десятка гражданских. Среди них выделялась стройная девушка в светлой куртке и с распущенными по плечам длинными волосами. Она молча плакала и беспомощно оклядывалась по сторонам. Вот она присела и что-то начала говорить кому-то...

-Ты глянь! Что она делает?

От удивленного возгласа Тарасова я приподнялся на своем месте, чтобы увидеть полностью всё происходящее. Перед плачущей девушкой по залитой жидкой грязью земле каталась из стороны в сторону пожилая женщина. Которая дико кричала и выдирала из своей головы волосы. Её пряди целыми клоками разлетались по сторонам. Но женщина продолжала их исступлённо рвать... И кататься...

-Боже мой! -сказал я.

Зрелище было ужасающим. Из-за шума двигателей ничего не было слышно, ни умоляющего голоса беспомощно плачущей девушки, ни отчаянных криков самой женщины... Но там иногда мелькало искаженное болью лицо... Из грязи торчали вырванные ею волосы... И от всего этого становилось ещё тягостнее.

-Ну, и эти бар-раны! -ругался Тарасов на комендачей, стоявших увхода в КПП. -Ни хрена сообразить не могут! Увести её надо и успокоить!.. А то...

Командир нашего отряда замолчал, но всё же продолжал смотреть на бьющуюся в истерике женщину. Девушка с льняными волосами стояла на прежнем месте и всё также лила слёзы. Из кузова только-только проехавшего КАМАЗа несколько пехотинцев что-то прокричали ей, но плачущая девушка лишь мельком взглянула на них... Потом она опять присела и стала уговаривать всё ещё катающуюся женщину. В десятке метров от них находились остальные гражданские. Однако они не смотрели ни на эту девушку, ни на кричащую женщину. Каждый человек из находившихся на обочине мужчин и женщин был занят самым важным в данную минуту делом. Ведь мимо них сейчас проезжали грузовые автомобили с личным составом внутри тёмных кузовов. И именно там могли находиться их сыновья или братья. Поэтому взоры гражданских людей были обращены именно на проезжающие КАМАЗы и Уралы споднятыми задними тентами. Все искали своих... Чтобы обменяться хоть взглядами перед долгой и страшной разлукой.

А наш Урал всё ещё находился напротив плачущей девушки. Женщину я уже не видел, а только лишь русую девичью голову... Всю остальную картину закрывал автомобильный капот... Но вот наш Урал проехал вперёд ещё несколько метров... И всё осталось позади.

Было понятно, что и эта девушка, и женщина провожали кого-то одного. Может быть сына и брата одновременно. А может сына и жениха. Вероятно, они смогли увидеть друг друга... А потом началось самое ужасное... Женщина, то есть солдатская мать потеряла самообладание и от отчаянья начала кататься по грязной земле, выдирая свои волосы. А девушка ничего тут не могла поделать и только лишь плакала...

-А каково же было этому солдату? - проговорился вслух ПОДПОЛКОВНИК Тарасов. -И так уж... Настроение поганое, а после такой истерики...

Как оказалось, и наш комбат думал об этом неизвестном нам сыне или брате. Который сейчас ехал на самую настоящую войну. Послетакой печальной картины он наверняка, расстроен до глубины своей души. И эмоции его сейчас переполняют самые мрачные... А ведь с таким тяжёлым сердцем ехать на войну...

-Да и другие солдаты всё это наблюдали... - сказал я, как бы продолжая разговор о только что увиденном.

-Ну, да... -ответил Тарасов. - Нехорошо это... И себя доводить до такого... И других огорчать. На войну надо ехать с твёрдым намерением вернуться!