Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева

Ну, поехали рыбачить. Шестьдесят кило́метров дороги худыя, горы, крутики́. Вот уже вечер, холодно, машина подпрыгивает. Ишо минут пятнадцать, и будем на месте. Стукают из кузова, останавливаюсь: «В чём дело?» Вылазит Василий, и взялся меня материть как мог, что завёз в такую глухомань, Николай туда же. Я слушал-слушал и заплакал. Тесть заступился и спросил:

– Далеко ишо?

– Нет, пошти на месте.

– Ну, поехали.

Приехали. Ето там, где первый раз приезжали землю смотреть. Утром погода угодила прекрасна. Все повеселели, я с детками приготовил сетки, надули камеру, пошли на озеро, поставили сетки. Но вода была очень холо́дна. Покамесь ставили сетки, я замёрз, меня стало стегать[123], едва-едва доплыл, дети напугались. Едва выпрямился и, сколь было силы, пошёл, постепенно разогрелся, и стало хорошо. Наутро пришли – по́лно сетки форели. Мы етот день консервировали, коптили, солили, вышло шестьдесят банок консервы, два ведра по двадцать килограмм солёной да ведро копчёной. Пробыли три дня, и обратно доехали в Корковадо.

Довёз их до границы, помог груз стаскать, оформил в таможне. Когда стали распрощаться, Николай подошёл и бросил сто долларов мне под ноги. Машину не справили, и вернулся я без тормозов, и машина не заводилась. Правды, топливо заливали.

Вернулись оне через две недели. Был праздник, мы были у Тимофея, было много гостей. Заходют Николай, Василий с жена́ми, и взялись меня корить и подсмеивать. Я всё молчал. Народ не вытерпел и заговорил:

– Данила, ты что молчишь? Стань да по морде надавай.

– Да пускай! Хто что сеет – всё себе. – Стали с Марфой, сяли на машину и уехали.

Когда мы жили в Чили у Артёмовских в дому, приезжала к нам в гости Таисья. И что ей надо было – непонятно, поудивлялась и уехала.

17

Переехали мы в город, у нас пошло хорошо. Я стал учить: в понедельник Пуерто-Монт и Осорно, во вторник и в среду Сантьяго, в четверик Темуко, в пятницу Вальдивия, в субботу налаживал[124] иголочки. Марфа учила поблизости: в Пайжяко, Рио-Буено, Ла-Унион и Футроно, в свободно время составляла рисунки и рисовала на материю. Ребятёшки учились в школе, а в свободно время мотали нитки с больших мотков на маленьки.

В Чили школа нам понравилась. Учут хорошо, приучают строго ко всему, и на кажду материю[125] разна[126] тетрадь. В Арьгентине, когда я учился, был хорошой порядок и учили хорошо. Но когда стали учиться мои дети, то ето уже не школа, а разврат. Андриян дошёл до четёртого класса и путём ни читать, ни писать. За весь сезон учились семьдесят процентов, а тридцать процентов забастовки, и учительницы почти не задавали уроков на дом. В Чили наоборот: учут в школе и домой задают уроков.

Заработки у нас шли хоро́ши, но приходилось нелегко. Спал я почти в автобусах, и кушать приходилось по-всякому – не желал бы ето никому, делалось всё на ходу. Чиленсы ничего, стараются учутся, хорошо с ними работать: вежливы, ласковы, обходительны. Но сразу видать: конфликтивны, много алкоголиков. Как-то раз разговорился со своими учениками и спрашиваю:

– Почему в Чили много алкоголиков и часто стречаются с шрамами? Вижу, в Чили высокая культура, народ приучён к хорошему порядку и соблюдают етот порядок. Но низкий класс конфликтивный, а вышней класс вообче превосходный, но гордый.

Мне отвечают:

– Чили завоевали конкистадоры еспаньолес, и вообче завоевали почти всю Южною Америку. Испанский виррей[127] везде разослал своих доверенных, особенно в Аргентине даже был виррейнато[128]. В Чили етого не случилось, но испансы объявили по всем тюрмам и предложили: хто поедет в землю конкистадо, тому свобода, лёгкая жизнь, золото. Вот и заселили Чили тюремшиками, смесились с аборигенами. Вот вся и наша раса, а вышней класс – ето европейцы, особенно немсы, все у нас формы немецки, военный строй, карабинеры, школа и так далея.

Учить приходилось разных мастей. Ето были в основном женчины разного возраста, от детей и до шестидесятилетнего возраста. Мужчины попадались редко, оне считали, что ета работа женска, и чиленски мужчины считаются мачисто.

Были и малыя группы, дамы вышняго класса. Собирались оне у себя дома, приходилось стараться ублаготворить. Ну слава Богу, всё шло хорошо. Были группы калеки, но ето бедняжки! Как оне стараются, миленьки, некоторы даже не могут иголочкю в руки взять. Тут мне приходилось трудно. Старался всех приласкать, никого не обидеть и всех научить. Всё ето шло медленно, но видел ихно старание, и ето мне давало силы. Когда у них стало получаться – бедняжки, сколь радости и слёз! Немало и мне приходилось плакать с ними. Потом как прихожу в класс – сколь радости, все считают за какого-то святого. Оговариваюсь, но слушать не хочут.

Запомнились мне старушки, ето тоже нелёгко. Плохо видят, руки трясутся, нервны, часто отвечали:

– Профессо́р[129], ничего с нас не будет!

Приходилось убеждать:

– Потерпите немного, все научитесь.

– Глаза не видят.

– Пожалуйста, смени очки.

– Нервы, руки трясутся.

– Успокойся, не торопись, работай медленно, со вниманием, забудь про всё, и потихонечкю будет получаться.