Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Я покину мой печальный город,
Мой холодный, неуютный дом.
От бесцельных дел и разговоров
Скоро мы с тобою отдохнем.

Я тебя не трону, не встревожу,

Дни пойдут привычной чередой.
Знаю я, как я с тобой несхожа,
Как тебе не радостно со мной.

Станет дома тихо и прилично,

— Ни тоски, ни крика, ни ворчни,
Станут скоро горестно-привычны
Без меня кружащиеся дни.

И, стараясь не грустить о старом,

Рассчитав все дни в календаре,
Ты один поедешь на Луару
В призрачно-прозрачном сентябре.

И вдали от горестной могилы,

Где-то там, в пути, на склоне дня,
Вдруг почувствуешь с внезапной силой,
Как легко и вольно без меня.

***

Я хочу, чтоб меня позабыли,
Не жалея и не кляня.
Даже те, что когда-то любили
(Ведь любили когда-то меня).

Я хочу умереть одиноко,

Как последние годы жила.
Самым близким и самым далеким
Я всегда только лишней была.

Я хочу без упрямства и злобы —

(Ведь ни друга нет, ни врага),
Чтоб за белым, некрашеным гробом
В день унылый никто не шагал.

Я хочу, чтоб меня позабыли

(Ведь при жизни не помнил никто)
И чтоб к тихой моей могиле
Никогда не приблизился тот…

Полнее и точнее выразить не могу

Ночь с 24 на 25 декабря 1936. Четверг-пятница

Как холодно всем одиночество
В дни праздников или торжеств.

Е.Таубер

Именно холодно. Должно быть, потому я и не люблю праздников. Очень холодно и очень одиноко. Юрий спит, озяб сегодня на работе, и, конечно, все уже заболело. М<ожет> б<ыть>, конечно, и вправду заболело, и ром, и аспирин, и клизма — все это вызывает некоторое раздражение. В Notre-Dame, конечно, не пошли[411]. Да и если бы он здоров был, все равно бы не пошли: к этому предложению он отнесся более чем холодно и ни разу потом не говорил об этом, а я тем более. Разве я могу о чем-нибудь просить его, когда вижу, что он не хочет?

Наши тоже спят. А наверху, у Примаков, что-то весело… Я не люблю праздников. Но я с большим азартом готовилась к елке, клеила картонки, ходила с Игорем покупать елку, с большой радостью украшала ее. Меня трогает и волнует Игорешкино оживление, он прямо горит весь. Какая-то неизвестная дама принесла и оставила у консьержа для Игоря маленькую елочку. Я долго не знала, что с ней делать, а сегодня, когда он уснул, убрала ее остатками игрушек, наивным образом, цепями (от ликвидации Тургеневской елки) и серебряными нитями; и поставила в спальне на его стол. А вокруг наложила подарки. То-то будет восторг, когда проснется!

Сижу в кабинете, пью ром, и спать мне не хочется.

В этом месяце Игорь был 2-м учеником и получил tableau d’honneur[412]. Я горда и счастлива не меньше его!

31 декабря 1936. Четверг

Опять о старом:

Все пережить: холодный голос,
Мысль о бессмысленном конце…
И сквозь предательство и подлость
Пройти, не изменясь в лице.

От глупой и нестрашной раны,

От замечаний и стыда,
Должно быть, никогда не встану,
И не оправлюсь никогда.

Уже совсем без слез и злобы

Могу спокойно говорить.
(неправда!)
Уж не сумею и за гробом
Ни оправдать, ни позабыть,
(и это не совсем правда)

Я эту боль приму навеки,

Не жалуясь и не кляня,
Боль о ничтожном человеке,
Который не любил меня.

Когда я писала это стихотворение, мне почему-то стало стыдно и перед Юрием (что я опять взялась за эту тему), и перед Борисом (он-то все-таки подлец, но с большой натяжкой, да и вообще вся эта история сильно раздута Юрием). Утешаюсь тем, что моими стихами Юрий мало интересуется, если я, конечно, их не читаю. А до Бориса они и после смерти не дойдут.