Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Поехала. Чуть было не опоздала на поезд, бежала. Пошла к Леве, пока поднималась на 6-й этаж — думала, что умру…

28 марта 1927. Понедельник

Вчера был день — третий большой день в моей жизни. Одним днем ошиблась: 28-е сегодня, а это число у нас знаменательное.

Было так. Мы уговорились, что если будет хорошая погода — он придет ко мне, и мы пойдем гулять; если же дождь, я к 6-ти приду к нему. Я ждала его до 2 1/2 вопреки уговору, пошла к нему. Была у меня такая тайная мысль — разойтись в дороге, чтобы он пришел к нам без меня, а то он все откладывает этот момент. А отношения надо выяснить, они становятся уже мучительными. В субботу, поздно вечером, мы сидели в маленьком кафе в Медоне и много говорили на эту тему. Я показывала Мамочкину записку, передавала разговоры с Па-пой-Колей. Отношения настолько запутались и усложнились, что становилось тяжело.

Прихожу к Юрию — конечно, дома нет. Взялась за книгу, но заниматься не могла. Дошла до Канта — так трудно показалось и так не соответствовало моменту, что бросила занятия. После шести часов нервы так натянулись, что я уже ничего не могла делать. Ходила по комнате, убирала на комоде, корчилась на кровати. Мучительно ловила шаги на лестнице. Потом начала вслух читать Блока, II том — это всегда действует успокоительно. Ловила шаги, и когда они приближались к двери, становилось мучительно страшно. Почему? Юрий пришел в 8, радостный, возбужденный. «Ирина, все сделано. Теперь ты моя!» Прыгает, как ребенок, как два месяца тому назад. Подробно передал мне все, что произошло дома. Все хорошо, все выяснено. Многое они там говорили, и плакали, и жаловались — одним словом, все, как полагается. Юрий страшно доволен, радуется, как младенец. М<ожет> б<ыть>, его даже несколько обидело и удивило мое спокойствие. А я была, действительно, в это время уже совсем спокойна. Только тихо улыбалась на его восторги. Несомненно, этот день имеет больше значения для него, чем для меня. Он был действующим лицом, а не я, и для него больше разъяснилось. Я тоже страшно рада, только я не умею выражать свою радость. Мне просто становится хорошо, тихо и хорошо. Это при такой большой и значительной радости. А вот, если я сдам экзамены, т. е. радость будет по существу мельче — меньше, чем радость любви, — я, вероятно, смогу прыгать на кровати и опрокидывать стулья… А тут — тихо, ласково, нежно. Страсть превращается в нежность… Прихожу домой. Оба — счастливые и нежные. Мамочка начинает говорить о Юрке, о том, как он ей нравится, какой он славный, умный, тонкий и т. д. Папа-Коля что-то шутит, но вижу, что и он очень взволнован. А сама я — даже не ждала — осталась совершенно спокойной. Испытывала что-то вроде неловкости. Прижалась к Мамочке и только улыбалась. А она говорила о том, что она счастлива за меня. И правда, она была счастлива. Должно быть, все ее страхи и сомнения относительно моей любви — прошли.

Господи!

Сегодня получила письмо от Лели. Очень интересное. Хочется скорее показать его Юрию и скорее ответить. Но только до экзаменов не буду. А экзамены с 5 по 14 апреля. Я совсем не готова. На что-то рассчитываю, на что? По конституционному праву — надежда на Обоймакова, он мне расскажет всю программу. По философии права — думаю достать Левины записки, наверно, там меньше и проще.

А сейчас — приниматься за Канта? А если я, ну как есть, ничего не понимаю в его категорическом императиве? А если мне сейчас совсем не до этого.

И у меня и у Юрия одна мечта — скорее.

30 марта 1927. Среда

Мое настроение сейчас очень скверное. Мечусь между Мамочкой и Юрием. Ни то, ни се. Привыкла видеть Юрия каждый день и проводить с ним каждый вечер. Мамочка как-то обижается. Вчера вечером Папы-Коли не было, и я хотела рано прийти. Когда Юрий пришел, я ему сказала, что иду в 8. Потом мы начали нежничать, лежали, крепко обнявшись, без слов, тихо. Так прошло около часа. Наконец, когда нежность уже перешла в страсть, я вырвалась и села, а он откинулся лицом в одеяло. Оба молчали. Меня как-то даже обидело: мне через десять минут уходить, а ему как будто все равно, даже сказать нечего. Очень хотелось поласкать его, поцеловать, но удерживалась. А он в то же время обиделся на меня, что я не хочу даже сесть ближе; пудрюсь и никакого на него внимания. Оба сердились. Пошел меня провожать на поезд, молчали всю дорогу. Расстроились оба вдребезги. У меня была даже злая мысль — на завтра не приезжать. Наконец, на мосту, у вокзала: «Ирина, ведь так же нельзя! Пойдем пешком». «В такую-то погоду!» «Ну, что погода, дождя нет. Ведь нельзя же расходиться в таком состоянии!» «Идем». Дорогой, конечно, договорились и помирились. И в результате — вечер провели у нас.