Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

А Виктор и Майер через месяц все-таки вернутся. С Юрием после прочтения им моих последних стихов и соответствующей драмы по этому поводу были очень хорошие отношения. Мы тогда хорошо поговорили. И опять захотелось прежней, наивной веры в искренность и близость, в милые слова: «Знаешь, давай будем совсем до конца искренними». Захотелось сделаться опять «чуть-чуть ребенками», как в Медоне, и плакать у него на коленях. И все это казалось простым и возможным. Два дня хорошего и тихого счастья. А вот сегодня, к вечеру, вдруг опять стало до боли ясно, что все это невозможно, что нам непонятны души детей.

И еще узнала, что Юрий собирается готовиться к какому-то экзамену, достал в РДО Сеньобоса[153]. И мне стало очень грустно. Вот он будет готовиться и сдаст, а я уже со своей работой никак при всем желании сделать этого не могу.

А Юрия я скоро сделаю совсем несчастным. Я требую от него какого-то постоянного внимания, утешения, разрешения моих тяжелых и путаных настроений. Я недовольна, когда он читает, когда занимается, когда пишет, и отталкиваю его, когда он ласков и нежен.

«…Напрасная нежность, такая смешная».

Это-то и плохо, что такая наивная, детская нежность становится смешной.

Что же это такое?

Господи, помоги и укрепи!

13 июля 1928. Пятница

Жара.

В госпитале уже около двух недель лежала девочка 15-ти лет. Ей было очень плохо. Последние дни она была за ширмой. Каждый раз я входила туда с очень тяжелым чувством. Вчера ей было совсем плохо, я думала, что она умрет сейчас же после меня.

И когда взметнется солнце выше
И запахнет пылью и тоской,
Будет всех пугать предмет недвижный,
Второпях закрытый простыней.

Умерла сегодня утром. А у меня такое чувство, как будто я кого-то близкого потеряла.

С Култашевой все кончено. Все было хорошо, пока я работала у себя дома и делала платочки. А когда она добилась того, что я стала целые дни сидеть у нее и пошла новая работа, начались трения. Стала очень придирчивой, всегда всем недовольна. Придирается даже к такой работе, которую я знаю на ять.

— Почему вы берете такую узкую пятку?

— Узел сделается.

— А вы шейте аккуратнее, чтобы не было узлов, и берите длинную пятку, чтобы не делать закрепок посередине.

А я эти закрепки делаю так, что она смотрит и говорит:

— Вот видите, как хорошо, когда закрепки на углах.

И это постоянно.

— Как вы безумно долго это делаете.

И добавляет в виде комплимента:

— Ведь это-то вам совсем не выгодно!

И все в этом роде.

Вчера атмосфера была уж очень сгущенная. Все сказалось на сегодня.

— Будете мне помогать вышивать?

— А я совсем не умею.

— Ну, хорошо.

Сегодня прихожу. Вхожу. Сидит спиной и не оборачивается.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте.

И ни слова. Я сняла шляпу, положила портфель, стою. Молчание.

— Что же вы так и будете стоять?

— Я не знаю, что мне делать?

— Я тоже не знаю. Вышивать вы не хотите.

— Так я не умею.

— Надо учиться.

Я беру вышитые платки, рассматриваю их.

— Хорошо, — говорю я — буду учиться.

— И еще я вам хотела сказать, пожалуйста, после себя убирайте.

Вы всегда все оставляете разбросанное. У меня нет горничной, чтобы убирать за вами.

Я спокойно смотрю на нее.

— Но что же я вчера оставила? Я ведь только выматывала нитки, никаких шелков у меня не было.

Оказывается, оставила в кресле сантиметр.

— Вообще, вам совсем не свойственна аккуратность. Вот вы мне платочки положите в том же порядке, как они лежали.

А я не знала, что они лежали в каком-то порядке. Улыбаясь, стала раскладывать.

— И совсем не так. Они лежали по записке.

Чтоб скорее все это кончить, говорю:

— Ну хорошо, когда я выучусь вышивать, я к вам приду. Живо вскидывает глаза.

— А у меня вы не хотите учиться?

— Нет, я сейчас не могу, я буду дома.

— Как хотите. Но как же вы будете без меня, без рисунков?

— Я думаю, что достаточно усвоить принцип этого шва, а уж тогда, я думаю, сумею скомбинировать ваши рисунки.

— Напрасно вы так думаете. Совсем этого не достаточно, и совсем вы не тому научитесь.

Я надеваю шляпу. Платит мне за вчерашнее. Чтобы не вступать с ней в разговор, подарила ей со сдачей 4 сантима. Не смотрит.

— Нет у вас терпенья, Ирина Николаевна. Так у вас никогда ничего не выйдет.

— А, может быть, что и выйдет. Ну, до свиданья.

Так же, не глядя:

— До свиданья.

Ну, и до свиданья.

Может быть, я до осени устроюсь в «Фавор» на часовую работу, если не на часовую, буду брать на дом. Пожалуй, выгоднее на часовую. А учиться вышивать все-таки надо. Надо приобрести какие-то положительные знания. Куклы, это ли не специальность?

С Юриком все хорошо. Только надоедает быть любовницей. Мне кажется, у любовников никогда не может быть тут разногласий, они за этим и сходятся. А в супружестве почти всегда — или часто — одна сторона является жертвой.

22 июля 1928. Воскресенье