Повесть, которая сама себя описывает

— Хоро-о-оший вопрос! Я ждал его! Отвечаю! Плавки не простые, а специальные, из прорезиненного медикамента. Подчеркиваю — именно из медикамента, а не из провианта!

И пока ребята, образно говоря, катались по полу, схватившись за животики (а кое-кому стало и мучительно больно за бесцельно прожитые минуты, в течение которых он наивно внимал мнимому старому мудрецу-сталевару), новый их знакомец произносил гораздо более следующий текст, исполняемый голосом очень громким и уверенным:

— Секретарь обкома партии! А к секретарю обкома партии, если будете сопеть, милиция не пустит! В присутствии секретаря обкома партии не сопеть! И если будет грязный носок, не пустят! Носок грязного ботинка! На него не наплюешься! А вот идет пенсионер. Фронтовик. Орденоносец. На ботинки не плевал, начистил их ваксой. Не сопит! Хрипит. А его гонят в три шеи. Ни на что не посмотрят! Ордена? Ну и что?! Позвоночник сломан? Ну и что?! Слепой? Физический слепой, по слепоте! Ну и что?! Ну и хер на тебя, что ты на «инвалидке» едешь! С ручным управлением!

Тут обернулся к оратору какой-то значительный старый пердун с рюкзаком. Был он пузат, слегка выпивши, обладал свирепой красной мордой и заорал так:

— А ну-ка, ты, не выражайся в общественном месте!

Мнимый мудрый бывший сталевар искоса посмотрел на красномордого старикана и посоветовал:

— Подите на х…

Тот рассердился:

— Ты это кому, мне сказал?! Да я тебя, суку, щас по стенке размажу и из окна выкину!

Однако с места подниматься не стал, и поэтому м. м. б. с. угрозу проигнорировал. Он сказал, обращаясь, впрочем, не к старикану, а снова к друзьям:

— Я ФЗО кончал. Я все кончал! А он что, кончал? Он что, секретарь обкома партии? На пенсии? А почему голос пьяный? Сомнева-а-юсь! А вот я, может, и секретарь обкома, а только тайный, чтоб никто не догадался. Меня тоже тайная милиция охраняет и тайное КГБ! Сидит какая-нибудь старушонка в коробчонке — а может, она тайная милиция? Или сидит какая-нибудь девчушка-побирушка — а может, она тайное КГБ? Никто не знает! А он надел рюкзак. Он что, рыбак? Какая сейчас рыбалка? Сейчас, того гляди, ледяная чешуя пойдет! Как у дракона. Это значит — смерть! Без косы! Смерть скачет на красном коне. Ледяная чешуя! И хоть ты секретарь обкома партии, пенсионер, фронтовик и орденоносец! Смерть придет, и захрипишь в три шеи!

Красномордый старикан, сообразив, что имеет дело с сумасшедшим, замолчал. Тут как раз вагон остановился, и сумасшедший оратор, расталкивая всех локтями, поспешил на выход. Он продолжал говорить, но слов уже не было слышно.

Глава пятая

ТАТИЩЕВА

Спереди сидели толстая тетка и толстая телка лет четырнадцати, и последняя стонала и хныкала на весь трамвай:

— Ну, мамочка, я хочу кушать, я хочу кушать…

— Потерпи, тебе еще два часа нельзя.

— Но я хочу кушать, мамочка, я хочу!

— Ну потерпи, сейчас купим тебе сока.

— Не хочу сока, он кислый, я хочу колбаски, я хочу колбаски!

Стива стал смотреть в окно. Вот тут-то именно на него окончательно накатило. То, что пыталось накатить еще по дороге на Кольцо. Ощущение провала в бездны прошлого. Завод был очень старым, и все его строения казались покрытыми коростой ветхости. Несмотря на присобаченные к заводоуправлению два ордена типа Ленина, все остальное выглядело времен Очакова и покоренья Крыма, наподобие крепости. Обрезанных турок-сельджуков. Тут и сям торчали массивные памятники каменного века развития капитализма в России имени Ленина. Высились, грозя падением, стремные заводские трубы и коптили небо. Это не было даже скоплением сраных железобетонных параллелепипедов эпохи индустриализации, ни хера! Полукруглые своды, арочные окна, составленные из наполовину высаженных мутных маленьких стекол, все закопченное, массивное и приземистое — это было что-то вообще выползшее из палеозойской тьмы средних веков.

Того и гляди, подкатит к проходной грохочущая телега, вылезет бизнесмен в цилиндре и бобровой шубе, с длинной трубкой в руках. А тут стража стоит с алебардами по стойке «смирно». И рабочие, барина увидев, падают ниц. В глубокую грязь, и которые потощее, те в ней даже тонут. Но это пофиг, их много, пусть тонут. И вступит он в говно, лошади-то срут и срут, штиблет измажет. Он, такой, подозвал рабочего и приказывает говно со штиблета слизать. Рабочий типа поморщился. «Что?! Харю кривить?! Эй, стража, отрубите-ка ему голову!» Те рубят. Тащат второго рабочего говно слизывать. Барин довольно регочет. Бабы голосят. Вот стадо мутантов!