Повесть, которая сама себя описывает

Однако Стива разочаровал Кирюшу. Он не стал говорить на свою излюбленную тему. Он вместо этого рассказал историю из жизни. И хотя впоследствии, уже будучи Стивой завершена, история показалась друзьям ничуть не более правдоподобной, чем Кирюшин готический опус, это ровным счетом ничего не значит. Стива нередко нес такое, что на первый взгляд казалось крутым бредом, а потом оказывалось правдой. Потому что он слышал дома такие новости, которые не попадали в СМИ.

Итак, один деревенский мужичок…

Да нет, не так. Он проживал в поселке городского типа, а работал в городе. Неудобно? Да не так уж и неудобно. Пригородная электричка каждые полчаса, а ехать восемь минут. Вот он стоит однажды на перроне, ждет электричку, нервно курит. У него какое-то смутное беспокойство на душе. И вдруг как раз подваливает толпа цыганок. «Дай три копейки, можно вас спросить?» Он с ними вообще не разговаривает. Тогда одна цыганка попросила закурить. А дело было летом, он в рубашке, пачка сигарет в нагрудном кармане, никак не скажешь, что нет. Он отвечает типа того, что да пошла ты! Она говорит: «Давай-давай! Давай дыми, будет тебе дым; давай кури, будет тебе курятина!» Тут как раз электричка подошла, он садится, едет. И вдруг понял, что его с самого начала беспокоило и что потом цыганка сказала: курятина! Он дома поставил на плиту греться курицу, заторопился и теперь точно вспомнил, что не выключил. А дом-то деревянный, причем вместо предохранителей, как это нередко бывает, стоят «жучки». Бляха-муха, думает он, а что она про дым-то говорила? Может, она намекает, что дом сгорит?!

А там еще жена спит, медсестра с ночного дежурства. Которую он, кстати, цыпленочком звал. Он думает: твою мать, а ведь возможно, под курятиной имеется в виду цыпленок жареный! И тут уже не смутное беспокойство, а полная паника. Тем более жена утром сказала, что дежурство было трудное, она очень устала. И спиртягой от нее попахивало, значит, они там накатили после смены. И с учетом всех этих обстоятельств едва ли ее легко разбудит запах дыма или гари.

Мужик аж вспотел весь. Хоть стоп-кран дергай, да чего уж там дергать, уже до города доехали. Он из вагона выскочил и бегом к расписанию — когда идет электричка в обратном направлении. А до отправления, как назло, еще сорок минут. Вот и думай: то ли за сорок минут успеет сгореть только курица, то ли и дом с женой, и уже надо тачку ловить и мчаться домой. Ну он туда-сюда, туда-сюда, бегает от табло пригородных поездов к стоянке такси.

А рядом всю ночь на помойке мусор горел, к утру так разгорелся, что заливать стали. Дым повалил такой белый, густой. Собственно, не дым даже, а пар. А мужик в этом дыму дорогу перебегал. Ну и не сразу заметил машину, которая его раздавила. Но что характерно — это был фургон с птицефабрики. Вот вам и факт налицо — и дым, и курятина.

— А как жена, сгорела? — поинтересовался Кирюша.

— А фиг ее знает. Какая, в жопу, разница? Предсказание-то и без того сбылось. Так что жена могла уже и не гореть.

— И ты в это веришь? — спросил Ольгович.

— Батюшкин шофер рассказывал. А ему — водитель «скорой помощи», которая мужика увезла. Он ведь не сразу кони кинул, он перед смертью в машине все рассказал.

Помолчали.

— Ну и какая мораль? — спросил Кирюша. — Что цыганки — колдуньи? Так это же круто! Иметь любовницу-колдунью! Это шикарно.

Дурачок, простачок Стивочка! Это же именно и была купринская история, от которой Кирюша перся. Да, какая-нибудь такая старая цыганская ведьма, а у нее молоденькая внучка, колдунья. Может быть, даже та самая, что была в трамвае. Она выросла… — и Кирюшины мечты потекли по накатанной дороге.

— Это значит, — возразил Ольгович, — что не ты, а она будет с тобой делать все, что захочет. И в первую очередь в постели.

— Кстати, воображаю себе цыганскую постель, — сообщил Стива.

Но Кирюшиному воображению было не до постели, настолько оно было захвачено образом самой юной колдуньи. И он сказал, что именно и хочет, чтобы она им целиком обладала и делала с ним все, что захочет. И страшно, и сладко отдаться во власть ее чар.

— Ну ты извращенец однозначно, — определил Стива.

— Может быть, — охотно согласился Кирюша. — Потому что я — художник.

— От слова х…

Кирюша не обиделся.

Ольгович сказал:

— Ну уж если мы окончательно перешли на страшные истории, то слушайте вот такую. Про хозяйку кладбища.