Повесть, которая сама себя описывает

Население стало медленно отходить с кормы вагона к его носу, зажимая собственные носы или, кто поделикатней, стараясь дышать ртом. А Стиве было по фигу. Он, конечно, приложил к носу платочек, надушенный «Флер о флером», как обычно делает Кирюша, но настроение даже поднялось. Подумаешь, одной смердящей гражданкой больше — эти представители населения думают, что они лучше. Они, бесспорно, лучше, но не очень намного. А Стиве было по кайфу окунуться в настоящий русский дух, хотя воняло и гадостно. Не потому, что он его любил, наоборот. Но вот ведь, например, бегемот в зоопарке воняет еще хуже, а ведь ходят люди смотреть, и детей приводят, и деньги платят, а тут целые русские картинки за те же три копейки. И Стива блаженствовал. Не от запаха, а наблюдая за населением.

Как оказавшийся ближе всех к носительнице русского духа интеллигент, одетый с ног до головы рублей на сорок, вместо того чтобы врубаться в проблему «интеллигенция и народ», стал отодвигаться. Деликатно, чтобы никто не понял, никто и не понял, но Стива-то не дурак. Стива поймал вороватый взгляд сквозь очки, широко улыбнулся интеллигенту и подмигнул. Тот спешно отвернулся. У интеллигента был длинный нос, и запах он почувствовал первым.

Бабушка же времени не теряла и стала что-то вполголоса бормотать. Стива прислушался и разобрал текст. Текст гласил: «Череп... череп... Череп, череп! Череп, череп! А башка че, не череп?!» — и Стиве очень понравился. Тут заозиралась средних лет кошелка с сумками, сидевшая через проход от Стивы, поняла, поморщилась, но осталась, потому что сидела и место оставлять было жаль. Это вот нормальная тетка, не интеллигентка. Воняет, но удобно. Две биксы, обе типичные уралки — нос кукишем, рожа намазанная восемь на семь, — почуяли. Одна, одетая рублей на триста, пихнула плечом другую, рублей на сто двадцать, и кивком указала на бабусечку. Дешевка оглянулась и брезгливо скривилась, показывая, что ей очень противна столь гадкая старуха.

Старуха это заметила и, тряся головой, внимательно уставилась на дешевку. Та смешалась и, еще раз поморщившись, отвернулась. Дорогуша сказала в пространство: «Пускают в транспорт всяких опоек!» Дешевка поддержала: «Хоть в противогазе едь!»

Стиву эти биксовы понты, конечно, смешили, потому что лично у него одни джинсы стоили триста рублей. (По рыночным, понятно, ценам: батюшка-то за них заплатил сорок два рубля, и то ворчал, что дорого, сквалыга гребаный.) Молчали бы в тряпочку.

Но бабусечка так не считала. Неожиданно резким, четким и пронзительным голосом она заблажила:

— Что не нравится? Я не нравлюсь тебе, бесстыжая?!

Девка смутилась и возмутилась одновременно, только вытаращила жирно обведенные глаза. Храбрая подружка, стоявшая несколько подальше от старухи, оказалась находчивей:

— Да, не нравитесь! Напилась — иди пешком!

— Напилась?! Я напилась?! А ты со мною пила?! А ты, сука, мне налила?!

Тут обрела дар речи и первая:

— Кто это сука?! Ты не хулигань, опойка, в милицию захотела?

Подружка подлила масла в огонь:

— В милицию? Да таким в дурдоме место!

Бабка неожиданно ловко размахнулась лыжной палкой и со страшным треском врезала ею по поручню, целясь, разумеется по башочке. Понаделали поручней, собаки.

Биксы завизжали и рванулись вперед, падая на стоящих уважаемых граждан. Пассажиры испугались. Кошелка подскочила с места и благим матом заорала:

— Бабушка, успокойтесь, они больше не будут! Успокойтесь, садитесь, пожалуйста!

Так-таки и уступила свое ненаглядное место пожилому человеку! Ай да бабусечка. Бабусечка ломаться не стала, взмахнула полами грязного плаща и, обдав пассажиров усиленной дозой вони, охотно плюхнулась на сиденье. Ноги ее не доставали до пола, она поставила их на свой зловещий мешок и, усевшись поудобнее, продолжила речь, обращенную к двум биксам:

— Они снаружи-то чистые, а внутри у них душа грязная, черная, вонючая!

Стива с сомнением посмотрел в направлении бикс: чистые снаружи? Чистый — это он, а они так себе, средние. Но девок уже не было. Вероятно, ушли в самый перед вагона, а то вообще спешно вышли. Бабка тоже заткнулась. Это Стиве показалось совсем не круто: сидит тут, воняет и молчит. Он, между прочим, деньги заплатил.

И спросил ее:

— Бабушка, а ты на фронте была?

Старушка обрадовалась и, облизнувшись, заверещала:

— Я на фронте была! Я на фронте была и указ добыла! Чтобы всех таких б...й вешать посередине ветвей!

— Это правильно, — поддержал Стива и поинтересовался: — А что, бабушка, на фронте много б...й было?

На Стиву укоризненно покосилась кошелка. Он ей улыбнулся. Старушка же, утерев заплеванный подбородок, немедленно ответила:

— Много б...й было! Мы с подружкой хорошо на войне-то воевали! Все были б...и! Снаружи-то грязные, а душа черная, вонючая! Их вешали посередине всех ветвей! Бошки им поотрубали! Башка че, не череп?! Череп! Череп-череп...