Повесть, которая сама себя описывает

Вот. Кашин Олег. Пришел. Сейчас подойдет паровоз, и они поедут в Стивино поместье. И устроят дружескую шумную попойку. А поутру они проснутся и станут опохмеляться. И в разгар веселого завтрака в дом придет казенный чиновник в штатском платье с капитаном-исправником с саблей наголо и с двумя — нет, с тремя, с четырьмя! — солдатами со штыками наголо. И объявит, что по высочайшему повелению и секретному предписанию оного Кашина Олега обязан арестовать. За большевицкую агитацию. И бледного, вырывающегося Кашина схватят за руки и тут же, прямо в присутствии Кирилла и Стивы, закуют в железы. Выбреют половину головы. Наденут арестантский халат. Прилепят на спину бубновый туз. И погонят в Сибирь. И очень поделом.

Ну дрит твою мать! Ну мать твою дрит! Ну что за мудак, скажите, люди добрые, а?! От одного появления которого развеялась в воздухе с таким трудом складывавшаяся настоящая реальность. От одного появления! Да что же это такое?! Ну не прав ли после этого был Достоевский? Ведь бесы, истинно что бесы! Кирилл медленно закрыл глаза. Чтобы не видеть. В штанах было мокро. Кириллу хорошо и скорбно.

В штанах, да. На Кирюше было надето настоящее нижнее белье, не какие-нибудь там трусы или плавки. Настоящее теплое нижнее белье, рубаха и кальсоны. Причем не армейское, на пуговицах, а изысканное нежнейшее и теплейшее исподнее, с тесемочками. Которые, конечно, вечно развязывались и болтались, но искусство требует жертв. Но никакими жертвами и стараниями нельзя было и помечтать возродить из пепла столетий вот такую настоящую маленькую нищенку, а она возьми и появись без постороннего усилия, сама по себе. И кто бы мог сомневаться, что немедленно появится Олег Кашин.

— Ну ты даешь! Пять золотых?! А кто... а, да, я уже спрашивал. А я-то было уж обрадовался: думал, ты телку снял. Спинку в баньке потереть.

— Кому?

— Ну нам, кому еще.

— А можно, наоборот, ей.

— Ну да вообще-то... А, кстати, ты бы как больше хотел — чтобы тебе телка спинку потерла или ты ей?

Кирюша задумался и сказал:

— Лучше всего, если бы она тебе терла, а я смотрел.

— Почему?

— А ты представь...

И сам тут же представил. Заманчивое получилось зрелище. А Каширин тоже, наверное, попытался представить, но, наверное, у него не получилось. Потому что, если бы получилось, он бы увлекся, а не вертел башкой, как сейчас.

А он, между прочим, не башкой вертел, а по делу. Расписание-то он уже узнал. Он не вторым пришел, а первым, но долго и тщательно изучал расписание, вывешенное в диспетчерском окошке, выучив его наизусть. И, согласно этому расписанию, трамвай должен был уже быть на месте. Вот он и высматривал. И высмотрел.

Появился локомотив, осуществил высадку пассажиров и встал на запасную ветку. Вагон отправлялся с третьего пути ровно в пятнадцать пятнадцать по московскому времени, то есть через четверть часа. Народонаселение стало заполнять вагон.

— Где этот урод? — заволновался Олег.

— Где-где? В Караганде! — ответил Кирюша, подразумевая совсем другое слово (и был почти прав, но только почти; да и по времени ошибся).

— Вечно он опаздывает!

— Не, не вечно. А вот сегодня, наверное, опоздает.

— Почему?

— Ну так. По закону подлости.

— Вот уедем без него — будет знать!

Так сказал Олег, но чисто ради красного словца, ибо понимал — ничего Стива знать не будет, ибо без него не уедут. И не потому, что что-то там, а потому, что один Олег знал почему.

— Ничего он не будет знать, — лениво озвучил сходную мысль Кирилл, хотя и не знал ничего такого. — Без него не уедем. У него музыка. У него хавчик.

Действительно, основной запас тяжестей тащил Стива в качестве записного тяжелоатлета.

— Следующий рейс только через час!

— Подождем. У меня коньячок есть.

— Коньячок! Добираться потом по темноте хочешь? Там знаешь какая дорога! В грязи утонем.

— Так-таки и утонем?

— А ты думал! Место болотистое. Нет, днем-то нормально, а в темноте же не видно.

— У тебя что, куриная слепота? Я лично в темноте нормально вижу.

— Где?

— Что где?

— Где ты видишь в темноте?

— В темноте я вижу в темноте!

Столкнувшись с такой непроходимой безмозглостью, Кашин только с сожалением вздохнул. Как дите малое этот Кирилл, честное слово!

— Ты, Кирюша, наверное, в темноте хорошо видишь в городе.

— Ну.

— Хрен гну. А там не город. Там лес.

— И что?

— А то. В городе темноты не бывает. А темнота бывает в лесу. И в темноте ничего не видно. Ты вообще когда-нибудь был в лесу?

Кирилл подумал и с удивлением осознал, что никогда не был. Даже днем не был. И честно признался в этом.

— И фонарик, конечно, не взял?

— ?

— Ну, ясно...

Фонарик? В голову бы не пришло никогда Кирюше брать с собой фонарик! Да, кажется, и не было в доме никакого фонарика.

— Вон он, из «двойки» вышел! — воскликнул Кашин. — Чуть не опоздали из-за него! Слушай, а давай спрячемся! Пускай он подумает, что уехали. Вот побегает-то!

— Спрячемся? Пожалуй, — охотно согласился Кирилл.

Они направились за ближайший киоск «Союзпечати». Им, придуркам несчастным, и в голову не приходило, что Стива, еще сидючи в трамвае, видел их на перроне.

Стива окрикнул их сзади:

— Эй, вы куда?