Повесть, которая сама себя описывает

— Того, что они дают! — свирепо сказал Кирюша и энергично захрустел сапогами по мерзлой траве к десятому дому.

В десятом доме они нашли эликсир жизни. То есть настойку женьшеня. Целых три фанфурика. Ну и высмоктали.

В одиннадцатом доме они нашли смерть.

Глава двенадцатая. Один день ягавой бабы

Ты перед ним — что стебель гибкий,

Он пред тобой — что лютый зверь.

Не соблазняй его улыбкой,

Молчи, когда стучится в дверь.

А если он ворвется силой,

За дверью стань и стереги:

Успеешь — в горнице немилой

Сухие стены подожги.

А если близок час позорный,

Ты повернись лицом к углу,

Свяжи узлом платок твой черный

И в черный узел спрячь иглу.

И пусть игла твоя вонзится

В ладони грубые, когда

В его руках ты будешь биться,

Крича от боли и стыда...

И пусть в угаре страсти грубой

Он не запомнит, сгоряча,

Твои оттиснутые зубы

Глубоким шрамом вдоль плеча.

А. Блок. «Девушке»

Началось все еще второго дня, а этот день был воскресный. В самом прямом и поэтому очень плохом смысле. Вчера ягавая баба, морда жилиная, нога глиняная, проснулась, как обычно, ни свет ни заря — в четыре часа утра, у себя на пече, на девятом кирпиче. Зевнула и поскрипела зубами. Звук, однако, получился будто бы неладный? С поразительным для ее лет проворством она соскочила с пече, накинула на голое тело ягу из жеребячьих шкур (другая яга, из неблюя, лежала в сундуке) и, прихрамывая, подошла к двери.

Сказала:

— Эй, запоры мои крепкие, отомкнитеся; ворота мои широкие, отворитеся!

Со скрипом отворилась дверь, и баба вышла на двор испробовать зубы на донельзя изгрызенной неподалеку растущей осине. Стала грызть, но осина поддавалась что-то худо. Убедившись таким образом, что зубы точно затупились, ягавая баба приподняла подол яги и присела помочиться. Струйка звонко зажурчала, и баба, пока моча не кончилась, смотрела, как снизу подымался пар. Прохладно было.

Она вернулась в избушку, взяла стоящий у стены рашпиль и с отвратительным ей самой скрежетом стала точить зубы. Аж вспотела точить. Вспотела? Потрогала себя под мышками. Как будто вспотела? Понюхала пальцы. Как будто бы да.

— Однако мертвые не потеют, — сказала она назидательно и скинула ягу. Тело у ягавой бабы было темное, твердое, соски свисали ниже пояса (если глядеть сверху), казалось, что кости местами выходили из тела наружу. Последние годы иногда бывало, что дырявый живот совсем прохудится, и тогда из него течет по ногам кровь. После этого ей будут говорить, что она живая! Глупые. У живых людей дырявых животов не бывает, а только у мертвых.

Наточив зубы, она снова надела ягу и еще юбку. Повязала косматую голову пуховым платком так, чтобы концы его торчали вперед. Посмотрела в зеркало. Стоит яга, во лбу рога.

Подошла к мышеловке, проверить. Мышь была, но совсем маленькая, скорее даже мышонок. Перебитый пополам створкой мышеловки, с остекленевшими черными бусинками глаз и капелькой крови на пасти. Ягавая баба подняла створку, достала добычу. Взяла ее в кулак, поднесла ко рту. Поцеловала мышонка в малюсенькую пушистую морду и с хрустом откусила башочку. Он был уже совсем холодный. Легко разжевала хрупкие косточки черепушки и проглотила. Ничего себе. Но и ничего особенно хорошего. Да что там: еды-то на один зубок! Тем более — только что наточила. Тем более что все уже давно остыло. Вот однажды попался ей хомяк, в смысле — пасюк. О, то было совсем другое дело!

Однажды она проснулась ночью от шума. Деда Ваня как раз опять охотился. Охотничек нашелся! А тут кто-то возится, шебуршит. Но не мышка, определенно это не мышка. Потому что топает, кашляет, пердит, шумно чешется. Баба и смекнула, что хомяк системы пасюк. Потому что кто еще добровольно к ней полезть захочет? Домовой у нее не живет, не хочет. Ну и черт с ним совсем. Не хочет — не больно надо!

Кто же еще, как не пасюк? Больше некому.

Еще будет отдельный разговор про цыплят, котят и ребят, но зайчата, белые крольчата, козлята, поросята, телята, утята, ежата, ужата и медвежата, гусята, кукушата, даже лягушата, ягнята, орлята, жеребята, гордые индюшата, разноцветные щенята, скворчата, бельчата и взрослые белки, барсучата, аистята, быстрята, оленята, волчата, мамонтята, лисята и лосята, бобрята, я бы даже сказал —бурундучата, глухарята, кабанята и другие животные, и не столько даже несмышленые детеныши, сколько взрослые особи, обегали ее жилище за сорок верст кругом. Так что хомяк, он же пасюк, больше некому.

Через какое-то время мышеловка захлопнулась. Ягавая баба услышала металлический лязг, визг пасюка и топот. Она соскочила с пече и зажгла свечу из человеческого сала. Пасюк прыгнул в сторону вместе с мышеловкой, завалился набок, еще немного судорожно подергался и затих. Он лежал в мышеловке с разбитой головой, был еще жив, но уже не визжал, а тихонько постанывал и сучил лапками. Пасюк был необыкновенно крупен и красив. Ближе к животу его густая шубка была серой и пушистой, а на спине — жесткой и золотистой. Ягавая баба нежно погладила трепещущую тушку и потом сожрала.

Отдельный разговор про цыплят, котят и ребят.